Смерть в «Ла Фениче» - Донна Леон

— Не сомневаюсь, что синьора Веллауэр понимает…— ответил Брунетти, поражаясь вненациональной пошлости дежурных фраз.

— Я говорил с Элизабет, — отозвался врач. — По-моему, она держится молодцом.

Что-то такое было в его интонации, что Брунетти вдруг спросил:

— Мне показалось, она… Как бы точнее выразиться… Что ей не хотелось, чтобы я вам звонил, доктор. — И, не услышав ответа, добавил: — Может быть, просто прошло слишком мало времени после его смерти, чтобы вспоминать о более радостных днях.

— Да, это возможно, — ответил доктор так сухо, что сразу стало ясно, что сам он эту возможность всерьез не рассматривает.

— Доктор, можно задать вам несколько вопросов?

— Разумеется.

— Я просмотрел ежедневник маэстро и выяснил, что в последние месяцы жизни он часто встречался с вами и вашей супругой.

— Да, мы несколько раз ужинали вместе.

— Но кроме того, там несколько раз записано только ваше имя, доктор, и утреннее время. Насколько можно судить, речь идет уже не о дружеском визите, а о врачебном приеме. — Тут Брунетти спохватился, с некоторым опозданием. — Позвольте, доктор, можно у вас узнать, вы… — Он замолчал, испугавшись обидеть собеседника вопросом в лоб— является ли тот, вообще говоря, врачом общей практики, — и схитрил: — Простите, забыл, как это по-английски. Вы не скажете, какова область ваших медицинских интересов?

— Ухо, горло, нос. Но прежде всего горло. На этой почве мы с Хельмутом и познакомились — много лет назад. Много-много лет назад. — Голос в трубке вдруг потеплел. — Тут у нас я считаюсь «доктором для певцов». — Кажется, он удивился, что кому-то еще приходится объяснять такие очевидные вещи.

— И он что, именно поэтому к вам обратился? Потому что у кого-то из труппы что-то случилось с горлом? Или у него самого?

— Нет, у него не было проблем ни с горлом, ни с голосом. В первый раз он предложил мне позавтракать с ним вместе и поговорить об одной из его певиц.

— Но и после этой даты, доктор, в ежедневнике отмечены утренние встречи с вами.

— Да, мы виделись еще дважды. Сначала он пришел ко мне и попросил его обследовать. А потом, неделю спустя, приходил за результатами.

— Вы не могли бы сообщить их мне?

— А вы не могли бы сначала объяснить мне, почему вам это представляется столь важным?

— Создается впечатление, что маэстро был чем-то озабочен, чем-то серьезно обеспокоен. Так говорят многие, с кем я тут разговаривал. Вот я и пытаюсь выяснить, в чем дело— что могло так на него подействовать.

— Боюсь, что не понимаю, какое все это имеет отношение к делу.

— Доктор, мне необходимо знать как можно больше о состоянии его здоровья. Помните— все, что я узнаю, может помочь мне найти человека, виновного в его смерти, чтобы тот понес заслуженное наказание.

Паола не раз втолковывала ему, что единственный путь к сердцу немца— это апелляция к букве закона. И стремительная реакция собеседника, похоже, в очередной раз подтвердила ее правоту.

— В таком случае я охотно готов вам помочь.

—Что это было за обследование?

— Как я уже говорил, с горлом и голосом у него все было в порядке. Зрение превосходное. Однако имелось некоторое нарушение слуха, почему он и обратился ко мне с просьбой провести обследование.

— И каковы были результаты, доктор?

— Как я сказал, некоторое ослабление слуха. Незначительное. Вещь вполне закономерная для его возраста. — Доктор поспешно поправился:— Для нашего возраста.

— Когда вы его обследовали, доктор? Я нашел пометки за октябрь.

— Да, примерно тогда. Чтобы назвать вам точную дату, мне надо поднять записи.

— А точных результатов вы не помните?

— Нет-нет, что вы! Но скажу вам со всей уверенностью, что снижение не больше десяти процентов. Иначе я бы запомнил.

— Это существенное снижение?

— Отнюдь.

— Но заметное?

— Заметное?

— Оно могло сказаться на его дирижировании?

— Именно это хотел знать и Хельмут. Я объяснил ему, что ничего страшного, что снижение слуха совсем незначительное. Он мне поверил. Но тем же утром я сообщил ему и другую новость, и она его явно расстроила.

— Что такое?

— Он направил ко мне молодую певицу— у нее возникли проблемы с вокалом. Я обнаружил у нее узелки на связках, их удаляют хирургическим путем. И я сказал Хельмуту, что петь она сможет месяцев через шесть. Он рассчитывал выступать с нею весной в Мюнхене, но это было никак невозможно.

— Больше ничего не припоминаете?

— Нет, ничего конкретного. Он сказал, что навестит меня, когда они вернутся из Венеции, но я понял так, что они нанесут нам с женой обычный домашний визит.

Брунетти уловил в голосе собеседника некое сомнение и ухватился:

— Ведь было и что-то еще, доктор?

— Он спросил, не могу ли я ему порекомендовать кого-нибудь в Венеции. Как врача. Я сказал ему, пусть не валяет дурака, он здоров как вол. А если заболеет, то оперная компания раздобудет ему лучших врачей на свете. Но он настаивал, чтобы порекомендовал именно я.

— Тоже отоларинголога?

—Да. В конце концов я назвал ему врача, с которым сам несколько раз консультировался. Он преподает в университете Падуи.

— Его имя, доктор?

— Валерио Трепонти. У него там еще и частная практика, но телефона у меня нет. И Хельмут тоже не спрашивал, ему достаточно было имени.

— Не помните, он записал это имя?

— Нет, не записывал. Честно говоря, мне тогда показалось, что с его стороны это простое упрямство. B вообще встретились-то мы по поводу той певицы.

— И последний вопрос, доктор.

— Да?

— За те несколько раз, что вы его видели, вы не заметили в нем никаких перемен— вам не показалось, что он чем-то встревожен или огорчен?

После долгого молчания доктор ответил:

— Что-то такое было— но что именно, точно не скажу.

— Вы его не спрашивали?

— Хельмуту подобных вопросов никто не задает.

Брунетти едва удержался от реплики, что для друга с сорокалетним стажем можно бы и сделать исключение. И вместо этого спросил:

— А сами вы что думаете?

Снова молчание, почти такой же длительности.

— Я подумал, это как-то связано с Элизабет. И поэтому ничего не стал говорить Хельмуту. Это всегда было для него болезненной темой— что у них такая разница в возрасте. Но, может быть, вам лучше спросить у нее самой, комиссар?

— Разумеется, доктор. Это я и собираюсь сделать.

— Хорошо. Что-нибудь еще? Если нет, то мне пора к моим пациентам.

— Нет, больше ничего. Спасибо за беседу. Вы нам очень помогли.

— Я рад. Надеюсь, вы найдете того, кто это сделал, и он будет наказан.

— Я безусловно сделаю все, что в моих силах, доктор, — вежливо ответил Брунетти, благоразумно воздерживаясь от уточнения, что в сферу его профессиональных обязанностей входит лишь первое, но никак не второе. Кто знает, может, у немцев все по-другому.

И едва линия освободилась, он позвонил в справочную и спросил номер доктора Валерио Трепонти в Падуе. Дозвонившись, узнал, что доктор ведет прием и подойти не может. Представившись, Брунетти объяснил, что дело спешное и попросил передать доктору, что подождет у аппарата.

Ожидая, Брунетти листал утренние газеты. Тема смерти Веллауэра успела сойти с первых полос общенациональных газет; о ней писала лишь «Газеттино» — на второй полосе и во второй колонке, в связи с музыкальной стипендией его имени, установленной консерваторией.

В трубке щелкнуло, и глубокий звучный голос произнес:

— Трепонти.

— Доктор, это комиссар Брунетти, полиция Венеции.

— Мне так и сказали. Чем могу быть полезен?

—Я хочу знать, не было ли в последний месяц среди ваших пациентов пожилого высокого мужчины, превосходно говорящего по-итальянски, но с немецким акцентом?

— Возраст?

— Лет семьдесят.

— Тогда — с австрийским акцентом. Как его звали? Дойер? Да. Именно: Хильмар Дойер. Но только он не немец; он австриец. Хотя, в общем-то, какая разница? Так что же вы хотите о нем знать?

— Вы не могли бы описать его, доктор?

— Вы уверены, что это важно? У меня еще шестеро пациентов в приемной, а через час мне надо быть в госпитале.

— Вы не могли бы описать его, доктор?

— Разве я не сказал? Высокий, глаза голубые, лет шестьдесят пять.

— Когда вы его видели?

Тут на другом конце линии послышался чужой голос, потом наступила тишина— доктор накрыл ладонью микрофон. Прошла целая минута, когда в трубке наконец вновь возник голос доктора — еще более нетерпеливый:

— Комиссар, я сейчас не могу с вами разговаривать. У меня тут важные дела.

Брунетти не обиделся.

— Скажите, доктор, если я к вам сегодня подъеду, мы не смогли бы увидеться?

— Сегодня в семнадцать часов я смогу вам уделить двадцать минут. Здесь, в кабинете, — сказал доктор и повесил трубку прежде, чем Брунетти успел спросить адрес. Терпеливо уговаривая себя сохранять спокойствие, он снова набрал номер и спросил даму на телефоне, не даст ли она адрес, по которому доктор ведет прием, а получив его, горячо поблагодарил собеседницу и нажал на рычаг.