Искушение винодела - Элизабет Нокс

В огне горело более чем пара писем.

Выйдя из кабинета и почти закрыв дверь, Собран услышал, как Леон произнес:

— Прости, Собран.

Обедать сели раньше обычного. К столу спустились Аньес и Батист. Служанка сообщила, что у Селесты разболелась голова и хозяйка решила принять ванну. В дверь к мсье Леону стучали, но он не ответил.

Собран велел подавать на стол. Взял ложку (сначала схватил всей пятерней, будто крестьянин, затем — как положено по этикету, и все чтобы подразнить Аньес), однако к еде не притронулся. Он смотрел, как круги жира на поверхности бульона сливаются, образовывая желтоватые линзы. От усталости у Собрана кружилась голова, и он, отложив ложку, надавил себе на темечко, словно пытаясь закупорить череп пробкой.

— Что это было? — спросил Собран.

— Отец? — позвал Батист.

Но Собран его не услышал — он не слышал вообще ничего. На него опустилась тишина, как после орудийного залпа Сняв с воротника салфетку, Софан встал из-за стола и поднялся к себе в комнату. Дверь к Селесте была чуть приоткрыта — Собран отворил ее пошире и услышал плеск воды в цинковой ванне. Золотистые локоны разметались по простыне, накинутой на край ванны. Она томно вздохнула, пожала плечами, но мужа не заметила, не обернулась. Тогда Собран пошел в комнату Леона — дверь туда тоже оказалась приоткрыта. Собран распахнул ее.

Леон повесился на веревке, к которой крепилась люстра. Сама люстра, отвязанная, лежала на Шалу возле опрокинутого стула. Падая, стул задел и расколол подсвечник из матового стекла — свеча из-под него выпала, откатилась к письменному столу и лежала сломанная, будто на нее наступили.

Собран вошел в комнату, закрыл за собой дверь и тяжело прислонился к ней.

С ноги Леона свалился ботинок. Совсем новая, едва потертая подошва смотрела вверх, на Собрана. Чулок сполз с голой ноги Леона — с обмякшей, безвольно висящей, будто у статуи какого-нибудь святого, возносящегося к небу. Носок и пятка чулка окрасились от полинявшей стельки новой обуви. Веревки на сломанной шее видно не было — она терялась в складках шейного платка, который Леон так и не снял. Взгляд самоубийцы был направлен вниз, туда же, куда словно бы стремился язык, от которого к полу протянулась тугая прозрачная нить слюны.

На комоде лежало одно-единственное письмо. Собран взял его сначала одной рукой и тут же поспешил ухватить листок второй — обе тряслись столь сильно, что казалось, будто они борются с прощальным посланием, где Леон писал:

Брат!

Я старался оправдать оказанную мне милость, пусть и милосердие твое, лишенное дружбы, явилось обычнейшей жалостью, мною не заслуженной. Я злоупотребил твоим гостеприимством, я трус, который желает исповедаться, но боится сказать тебе все в лицо. Бог знает, что за человек я был десять лет назад, когда послал ко мне ангела. Зачем мне велели спасать свою жизнь, не запретив более грешить?

Я следую нечестивою дорогою похоти. Я виноват. Это я убил сестру Алины Женевьеву. Она доставила мне удовольствие, получая которое я себя ненавижу. Следующей была Мари Пеле — моя полюбовница, раскрывшая преступление.

Так зачем Бог…

Леон зачеркнул слово «сохранил», написав вместо него «спас».

…мне жизнь, зная, что, даже раскаявшись и сожалея о содеянном, я предам Его? Чего ради Он спас меня столь чудесным образом? Явление ангела стало вехой, отметкой в грошовой книге моей жизни. Когда-то мне доставляло радость произносить: Да пребудет воля Твоя, да только позже благое в Божьем промысле для меня пропало. Зачем Он создал меня таким? Я же любил бедную, невинную Алину, но я и стал…

Под конец почерк Леона стал убористым и бережливым, однако места все равно не хватило, и Скомкав письмо, Собран сунул его в карман, вышел из комнаты и стал спускаться по лестнице. Одолев первый пролет, он тяжело сел на площадке — ноги не держали. Через несколько минут в коридоре показался Батист. Заметив отца, он взлетел по лестнице, опустился рядом и спросил:

— Отец, ты не заболел?

Собран притянул сына к себе и прошептал:

— Твой дядя повесился. Пойди приведи Антуана и Софи.

Подняв отца на ноги, Батист позвал Аньес. Вместе дети отвели Собрана к столу и усадили в кресло во главе стола.

— Иди уже, — махнул отец рукой сыну.

Батист выбежал из комнаты, но в коридоре задержался — решил проверить все сам и поднялся на второй этаж.

— Отец, у тебя такие холодные руки, — сказала Аньес.

— Сейчас пройдет, — ответил Собран.

Дочь разминала ему ладони и пальцы, пристально глядя в лицо. Спустился Батист. Проходя мимо двери в столовую, он обернулся — кровь совершенно отлила у него от лица.

— Иди, — повторил Собран.

Батист ушел.

Собран сидел на стуле у изножья кровати, пока женщины омывали тело Леона. Аньес, которая никогда в этом деле не участвовала, держала кувшин и полотенца. Комнату освещали свечи, а за задернутыми шторами догорал розовый закат.

Селеста отжала полотенце над тазом.

Служанка приподняла Леону голову, а Софи стала снимать шейный платок. Ткань трещала, с трудом отходя от тела: слишком глубокий след оставила веревка на шее. Софи вздохнула, дыхание ее затрепетало, будто пламя свечи, потревоженное ветром. Затем она расстегнула на теле младшего брата рубашку, и вместе со служанкой они обнажили торс Леона. Настала очередь Селесты.

Со своего места Собран заметил на шее у Леона не только следы от веревки, но и синяки, походившие на грязный ворот. Точно такие же Собран видел на шее брата в то далекое утро, когда Леон одевался у очага на кухне в старом доме. В утро, когда нашли убитой Женевьеву Лизе. И вовсе не немытость брата поразила тогда Собрана, как он теперь понимал, а понимание, что Леона кто-то душил. Тогда старший брат синякам значения не придал.

Женщины по очереди омыли тело Леона под мышками, затем сняли с него штаны и перевернули на живот, чтобы отмыть ягодицы и промежность от испражнений.

Аньес плакала. Слезы скатывались по лицу и падали с подбородка в таз, смешиваясь с чистой водой.

Священник в Алузе отказался хоронить Леона на кладбище при церкви, полагаясь на Собрана больше, чем на кого бы то ни было, и надеясь, что он не окажется ханжой, не станет нарушать законов святой церкви. Это попросту неверно, когда спасенные станут ждать второго пришествия бок о бок с непрощенными.

Исключений быть не должно.

Софи, плача, просила священника смилостивиться. Селеста же отступила от святого отца, подняв подол юбки, как если бы обходила лужу грязи или кучки навоза, затем, сложив руки, посмотрела сквозь священника, сквозь выбеленную стену ризницы и дальше — как будто бы даже через маленькое поле памятников. Святой отец поразился этому взгляду, не ведая, что таким образом Селеста уходила от споров.