Рыцарь Леопольд фон Ведель - Альберт Брахфогель

О Саре он почти не думал, если же порой и вспоминал о ней, то как о несчастной девушке, заслужившей его сожаление и благодарность, даже дружеское участие с его стороны. Но видеть ее он вовсе не желал, хотя, если бы она явилась, он отлично бы принял ее и тотчас исполнил бы свое обещание.

— Обдумал ли Леопольд все это еще в дороге, или нет, все равно, но таковы были его чувства.

Теперь, конечно, видя у своих ног Кремцов, он был, главным образом, занят мыслями о свидании и о том, какое радостное волнение вызовет его возвращение в кругу родных. Ночь была дивная. Снег покрывал белой пеленой землю и кровли домов Кремцова. Темное небо было усеяно звездами, а выплывшая из-за деревьев луна довершала таинственную прелесть зимнего ландшафта. Когда же, среди ночной тишины, раздался праздничный благовест, благородные трепетные чувства наполнили сердце Леопольда. «Счастлив я, — подумал он, — что могу возвратиться к своему очагу, между тем как сотни моих товарищей, вместе с добрым Харстенсом, спят в Венгрии непробудным сном, а бедная Сара вынуждена одиноко скитаться по белу свету».

Леопольд стал пристальнее смотреть на дорогу и вскоре увидел, к своему величайшему удовольствию, Николаса, идущего к нему скорыми шагами. Еще несколько минут — и он очутился возле рыцаря.

— Что, мать моя здорова?

— Слава Богу, но они находятся в сильном беспокойствии по поводу вашей милости; брат ваш тоже еще не возвратился. Отец говорил мне, что матушка ваша изволит очень печалиться.

— Так пойдем же скорее. Ведь меня никто не заметит Николас?

— Будьте покойны, все устроено. Никто не будет знать о вашем приезде до той самой минуты, когда вы станете возле елки с вашей матушкой. Зебалд, обозный начальник будет ждать вас у реплинских ворот, потому что отец занят в господском доме. Около двенадцати часов приехал господин Гассо со своим семейством.

— Со всем семейством? С невесткой и родителями жены?

— Что вы, господин, помилуйте. С ним только супруга и его дети. Много времени пройдет прежде, чем кто-нибудь из семейства канцлера окажется в Кремцове.

— Вот как! Отчего же это? Впрочем, сядем прежде на лошадей, ты еще успеешь рассказать о них. Торопиться нечего.

Они отвязали лошадей, сели и начали спокойно спускаться с высоты.

— Что, нет ничего нового в Кремцове, кроме этого?

— Итальянский монах, тот доктор, который женился на Лизе, умер. Она теперь со своей маленькой дочерью опять живет у родителей.

— Ну, теперь ты можешь к ней посвататься, Николас.

— Я? Как же думать мне об этом при моем жаловании…

— Гм! Это еще вопрос, любишь ли ты ее по-прежнему. Ха-ха! Что же ты хотел рассказать о семействе Эйкштедтов?

— Несчастье лишь увеличило их гордость. Барон Валентин и сыновья его очень учены, но в хозяйстве понятия не имеют. С имением их, Ротен-Клемпеновом, совсем плохо. А все-таки он не согласился на предложение вашей матушки отпустить ему его долг в шестнадцать тысяч гульденов, и в ответ на ее письмо велел ей передать через отца, что не в ее власти освободить его от долга, который он сам принял на себя. Но еще прежде, чем отец мой получил этот дерзкий ответ, он слышал, как барышня в сердцах сказала своему батюшке — отец-то стоял в сенях, а дверь в ее комнаты была только притворена, — но вы рассердитесь, я лучше не буду рассказывать!

— Я рассержусь от того, что она говорит! Ты не в своем уме, Николас.

— В сильном гневе она воскликнула, что не покажется вам на глаза прежде, нежели не будут заплачены деньги, за которые она была продана вам десять лет тому назад!

— Вот как! Тщеславная дура! Если это от меня зависит, много воды утечет прежде, чем удастся ей увидеть меня. Однако прибавим шагу, чтобы нам поскорее доехать до дома!

Не прошло и четверти часа, как они уже остановились у ворот и Зебалд, обозный начальник, повел их тайно в квартиру смотрителя, где рыцарь немного приоделся. Нельзя сказать, чтобы герой наш горевал, узнав о бестактном поступке своей прежней любимой, но удар, нанесенный его самолюбию, был довольно силен, чтобы разорвать последние нити привязанности к Анне. Теперь он мог быть спокоен, что ни мать его, ни Гассо, ни Гертруда не возвратятся к своему прежнему плану относительно его брака, и с улыбкой пожал плечами, вспомнив напрасное опасение дочери канцлера. Леопольд закончил свой туалет в комнате смотрителя.

Старинный зал был убран по-прежнему. Люстра и канделябры были зажжены, посредине стоял громадный стол, уже накрытый. Вокруг обеденного стола, оставляя пространство для свободного прохода, стояли столы, накрытые скатертями; на них были расставлены восковые свечи и разложены подарки. Главные ворота были еще заперты, у садовой калитки стояла елка с ангелом, возле нее были поставлены ясли с младенцем, матерью и Иосифом Толстый весельчак Бартель вырезал их и ярко раскрасил чтобы доставить удовольствие детям Он же производил теперь, вместе с хозяйкою Кремцова, обход всего замка, прежде чем был дан знак ко входу.

— Так хорошо. Бартель! Пусть зазвонят, и тогда впустите всех! Ах, нет, не всех! Двоих все-таки недостает!

В то время как она остановилась, опустив голову, Бартель поднялся по лестнице. В эту минуту дверь за елкой тихо отворилась, смотритель сошел в сад, держа в руке кожаный сверток, и остановился за елкой, развесистые и толстые сучья которой опускались так низко, что совершенно закрывали и его, и Леопольда, который, съежившись, стоял за ним. Госпожа Иоанна очень переменилась за этот год. Ее высокая фигура несколько сгорбилась, в ее темные волосы закралась седина, забота, грусть и горечь оставили свой отпечаток на ее лице.

Раздался колокол, возвещавший начало праздника. Бартель между тем отворил внутренние двери зала; вошли Гассо с Гертрудой и детьми, Бангус, священник и прислуга замка. Между тем, через главную дверь, которая уже была отворена, теснились в зал деревенские жители, тоже пришедшие полюбоваться разложенными подарками. Прислуга же сделала им знак не входить, и все они почтительно остановились в дверях.

— Подойдите, детки, — сказала нежно Иоанна. — Сперва самые маленькие, и ведите себя тихо. Прежде чем думать о полученных подарках, выслушаем батюшку, который прочтет из Священного Писания, как родился наш Спаситель.

Между тем как его преподобие, отец Матфей, читал евангельское повествование о Рождестве Христовом, толстяк Бартель примкнул к детям Гассо и указывал им на ясли, на звезду и прочее, что он смастерил, по мере того, как священник в своем чтении упоминал об этих предметах. По окончании чтения каждого подвели к назначенным для него подаркам, начиная от внуков Иоанны и кончая самим Бартелем.

— Где старик Юмниц? — сказала Иоанна и посмотрела вокруг.

Названный выступил из-за елки, держа в правой руке шапку и пряча левую за спиной.

— Я к вашим услугам, сударыня. Но прежде чем оказать мне свою обычную милость и доброту, позвольте мне сообщить вам радостную весть.

— Радостную весть?

— Из Венгрии!

— От моих сыновей? — вскричала она. — От которого, Юмниц? Живы ли они?

— Один-то жив, я знаю наверно! Юнкер Леопольд находится по дороге сюда и послал этот пакет вперед, чтобы любезная матушка имела также какую-нибудь радость на праздник. — С этими словами передал он Иоанне красный кожаный сверток.

— Разве не мог он принести его сам? Я бы тогда раньше увидела, а его присутствие для меня дороже всяких подарков.

— Он не может быть далеко и послал Николаса вперед только для того, чтобы подарок его был здесь ко времени и общей радости.

— Дети, Леопольд мой едет! Господи, я прославляю Тебя за великое Твое милосердие! — воскликнула она, растроганная. — Ты не хотел оставить меня совсем в горе! Посмотрим скорее, что-то он мне посылает, чтобы можно было мне при свидании поблагодарить его.

— Это, осмелюсь я заметить, футляр для пергамента, — сказал Бартель, — он заключает, верно, какой-нибудь важный документ.

— Документ? Разве мог он привезти документ из Венгрии?

— Он ведь служил императору, любезная матушка, — вмешался тут Гассо, — Очень может быть, что он заслужил себе какую-нибудь милость.

— Это очень на него похоже, — заметил отец Матфей, — вспомните-ка цепь Оранского.

— Дайте нам вскрыть футляр! — с этими словами Бартель взял в руки тяжелый сверток.

Оба священника расположились у обеденного стола и принялись распарывать кожаный покров. Все присутствующие теснились вокруг них. Когда кожаный чехол был снят, то глазам всех представился жестяной позолоченный ящик с большими кистями, перевязанный золотым шнурком.

— Я сказал, что это грамота! — вскричал Бартель. — Грамота от императора! Помогите, отец Матфей, чтобы мне ее бережно вынуть. Поистине, никогда еще ослиная шкура не имела лучшего употребления!