Волшебники - Лев Гроссман

Время шло — по крайней мере, должно было как-то двигаться. Единственным доказательством этого служила буйная растительность на лице Квентина и прочих студентов мужского пола. Он сильно похудел, хотя ел нормально. Из гипнотического состояния его бросало в галлюцинации. Какие-то мелочи — круглый камешек, прут от метлы, пятно на белой стене — приобретали таинственное значение и исчезали через пару минут. В классе среди соучеников появлялись фантастические фигуры. Он видел изящное насекомое вроде богомола, прилипшее к спинке стула, видел гигантскую ящерицу в роговой чешуе — она говорила с немецким акцентом, и ее голову окружало белое пламя. Однажды ему привиделся человек, чье лицо скрывала пышная ветка с листьями. Квентин знал, что долго такого не выдержит.

Но как-то раз после завтрака Маяковский вдруг объявил, что до конца семестра осталось всего две недели и пора серьезно задуматься о сдаче экзамена. Испытание состояло попросту в том, чтобы дойти от Южного Брекбиллса до Южного полюса, преодолев около пятисот миль. Еды, карт и одежды при этом не полагалось — питать и защищать себя нужно было с помощью магии. Полет тоже исключался. Идти следовало пешком и в человеческом облике, а не в виде белых медведей, пингвинов и прочей устойчивой к холоду фауны. На всякую взаимопомощь накладывался запрет — студенты, если хотели, могли рассматривать это как состязание. Время не ограничивалось, и сдавать этот экзамен было необязательно.

Двух недель было маловато для подготовки, но вполне достаточно, чтобы истерзаться вопросом: сдавать или нет? Никаких особых мер безопасности приниматься не будет, подчеркивал Маяковский. Он, конечно, будет следить за ними, но не факт, что ему удастся спасти чью-то окоченевшую задницу.

Тут было над чем подумать. Надо ли опасаться солнечных ожогов? Или снежной слепоты? Что лучше — закалить подошвы собственных ног или сообразить какую-нибудь магическую обувку? Можно ли добыть на кухне бараний жир, необходимый для согревающих чар Чхартишвили? Зачем вообще объявлять об экзамене, если его можно и не сдавать? Что будет, если сдать его не получится? Все это больше походило на ритуал или розыгрыш, чем на экзамен.

В последнее утро Квентин встал рано, собираясь порыться контрабандой на кухне. Он решил, что будет участвовать: надо же в конце концов знать, под силу это ему или нет.

Почти все кухонные шкафы оказались заперты — он был явно не первый, кто додумался здесь пошарить. Тем не менее он насыпал в карманы муки, сунул завалявшуюся серебряную вилку и пару проросших чесночных головок — авось пригодится.

На лестничной площадке его поджидала Элис.

— Хочу спросить у тебя кое-что, — решительно сказала она. — Ты меня любишь? Если нет, так прямо и говори — я просто хочу это знать.

Держалась она храбро, но договаривала уже не в полный голос, а шепотом.

Квентин ни разу не смотрел ей в глаза с того лисьего дня, то есть почти три недели. Он стоял перед ней на ледяном каменном полу в жалком человеческом виде и думал: как может девушка, которая не мылась и не стриглась пять месяцев, сиять такой красотой?

— Не знаю. — Голос у него заржавел от бездействия, а слова пугали больше, чем все произнесенные им заклинания. — Надо бы, наверно, но нет. Я просто не знаю.

Он старался говорить легко и небрежно, но тело налилось тяжестью, и каменная площадка вместе с ними летела куда-то вверх. В этот момент, требовавший полной ясности мысли, он не понимал, врет он или говорит правду. Почему за все это время, выучив столько всего, он не уяснил для себя эту важную вещь? Почему так подвел их обоих?

— Все в порядке. — Связки, державшие его сердце в груди, напряглись от ее мимолетной улыбки. — Я так и думала. Просто хотела проверить, будешь ты врать или нет.

— А что, должен был? — растерялся он.

— Все в порядке, Квентин. Это было приятно. То есть секс. Что плохого, если иногда делаешь что-то приятное?

Избавив его от необходимости отвечать, она встала на цыпочки и коснулась его губ своими. Кончик языка между сухих потрескавшихся губ был мягкий и теплый — единственное теплое, что еще осталось на свете.

— Постарайся не умереть. — Она потрепала Квентина по щеке и пошла вниз в предрассветных сумерках.

После всего этого об экзамене он почти уже и не думал. Наружу их выпускали поодиночке и с интервалами, чтобы помешать сговору. Для начала Маяковский заставил его раздеться — прощайте, мука, чеснок и гнутая вилка. Стоило Квентину выйти голым за периметр защитных чар, поддерживавших температуру на сносном уровне, на него накинулся холод — немыслимый холод. Его словно в горящий керосин окунули. Воздух обжигал легкие. Квентин скрючился, зажав руки под мышками.

— Счастливо. — Маяковский кинул ему пакет с серой вязкой массой — бараньим жиром. — Bog s’vami.

Ну, хоть так. Квентин знал, что у него в запасе всего пара секунд — потом пальцы окоченеют. Он вскрыл пакет, сунул в него руки и забормотал заклинание Чхартишвили. Когда стало несколько легче, он наложил сверху другие чары: защиту от солнца и ветра, скорый ход, укрепление ног, закалку подошв. Потом прочел навигационное заклинание, и в белом небе засветился золотой компас, видимый только ему.

Теоретическую базу заклинаний он знал, но никогда еще не испытывал их вместе и в полную силу. Он чувствовал себя как супергерой, как биоробот. Все, он в игре.

Повернувшись лицом к Югу на шкале компаса, он припустил к горизонту. Обошел только что покинутый колледж, вздымая босыми ногами сухой порошковый снег. Подкрепленные магией бедра работали как пневматические поршни, икры — как стальные пружины — ступни как тормозные колодки из кевлара.

После он почти ничего не мог вспомнить о последовавшей за этим неделе. Его задача в чисто техническом смысле сводилась к поддерживанию и раздуванию крохотного огонька жизни вкупе с сознанием, пока весь антарктический континент норовил отнять у него тепло, сахар и воду, благодаря которым огонек и горел.

Спал он чутко и очень мало. Моча приобрела темный янтарный цвет, а потом совсем перестала течь. Природа удручала своей монотонностью: за каждым хребтиком открывался клон прежнего вида, уходящий в бесконечную даль. Мысли блуждали кругами, счет времени давно был потерян. Между песенкой, рекламирующей мясную продукцию Оскара Майера, и темой из «Симпсонов» Квентин беседовал с Джеймсом и Джулией. Иногда он путал Джеймса с Мартином Четуином, а Джулию с Джейн. Жировая прослойка таяла, ребра выпячивались — того и гляди кожу прорвут. Любая ошибка могла стоить дорого. Используемые им чары, могущественные и долговечные, жили собственной жизнью; если он умрет, его труп, скорее всего, так и будет чесать к Южному полюсу.