Персонных дел мастер - Станислав Десятсков

Обычная насмешка сбежала с губ князя, и лицо Сонцева стало волевым и серьезным.

Весь остальной путь от Дрездена до замка Штольпен Сонцев и Никита молчали. Сонцев обдумывал, что и как он скажет Карлу XII при личной встрече фон Витцум твердо обещал вернуть свой должок и устроить наконец нежданную аудиенцию), по сердцу Никиты же пробежал невольный холодок при мысли о скорой разлуке с жаркой Гретхен. Оба вздрогнули при виде мрачного замка Штольпен, воздвигнутого на высокой скале и сложенного из черных базальтовых плит. Никите представилось, что они скачут в логово того самого шведского льва, коим новгородские старухи, почитай, сотню лет пугали мальцов, вспоминая всеконечное разорение Новгорода шведами в 1611 году. А Сонцеву вдруг пришло на ум, что столь удачно подготовленная долгожданная аудиенция снова сорвется. С тем мрачным предчувствием и въехали они в ворота замка. Тревога Сонцева оказалась напрасной. По личному распоряжению фон Витцу-ма, встречавшего у самых ворот замка почетных гостей, саксонская охрана пропустила их без всякого промедления.

Августовские синие сумерки спускались на островерхие черепичные крыши деревушки Штольпен, обещая, казалось, обычный покойный вечер и сон. Однако оживление, царившее в замке, нарушило привычную сельскую тишину. По дороге к замку то и дело проносились кареты, из которых надменно взирали красавицы, выглядевшие застывшими манекенами из модных парижских лавок; гарцевали знатные господа в золоченых кафтанах, сопровождаемые многочисленной челядью. Суровый покой башен Штольпена был нарушен сладкой музыкой королевского оркестра, репетировавшего праздничную пастораль; из пушечных амбразур выглядывали хорошенькие личики молоденьких горничных, которые стреляли глазками куда метче старинных мушкетонов и аркебуз. Вся деревня была переполнена камердинерами и лакеями знатных господ, искавшими ночного пристанища, и напоминала растревоженный улей.

Из толпы деревенских зевак, сгрудившихся у сельского трактира, расположенного возле дороги, ведущей к замку, то и дело раздавались голоса местного лавочника и самого господина пастора: «Карета графа Цвирби!», «Конвой принца Виртембергского!», «Палатин Познани со свитой!», «Графиня Аврора Кенигсмарк!»

— Та самая?— спросил некий невежа при появлении кареты бывшей фаворитки Августа. Лавочник и пастор обменялись понимающими взглядами светских людей и после недолгого молчания ответили:

— Та самая...

— А кто рядом с графиней? — не унимался невежа.

— Да так, какой-то англичанин!— ответствовал лавочник.

Откуда ему было знать, что то был сам герцог Мальборо, который сразу предложил свои услуги несравненной Авроре, как только узнал, что нынешняя фаворитка Августа и хозяйка праздника княгиня Козель не послала приглашения своей отставной сопернице. Обе красавицы встретились на парадной лестнице (освещенной тысячами свечей, с помощью коих слуги пытались придать теплоту и уют мрачному рыцарскому замку) и обменялись взглядами острее французских кинжалов «презентуар», которыми рыцари приканчивали опрокинутых наземь врагов.

— Однако и сыро же здесь, княгиня!— с обезоруживающей простотой сказала Аврора.

Мальборо меж тем вытащил бриллиантовую табакерку и предложил понюхать табачку обеим красавицам.

В простоте действий, полагал Джон Черчилль Мальборо,— главный успех дипломатии. Всей дипломатической Европе памятен был тот случай, когда сей великий деятель Британии, опередив лакея, поднял упавшую со стола салфетку прусского короля Фридриха I, в результате чего Пруссия вошла в состав Великого анти-французского союза.

Вот и сейчас две соперницы нюхнули крепчайшего виргинского табачка, дружно чихнули и обменялись непроизвольными улыбками. Это еще не было примирение, но это было полупризнание.

Меж тем у трактира раздались восторженные вопли:

— Король! Король!

— Чей король? Шведский? Польский?!

— Да нет же, это наш король! — важно разрешил сомнения спорящих толстый трактирщик,— Гляньте, на запятках кареты наш ловкач Гофман! Ну конечно, Гофман, сын нашего мельника...

Эй, здравствуй, Франц! — крикнул какой-то смельчак. И вдруг важный лакей на запятках королевской кареты обернулся к толпе и помахал шляпой. Восторг был неописуем.

— Он самый, Франц Гофман! Эй, Франц, старина, здравствуй! Здравствуй, Франц!— Толпа у трактира приветствовала своего земляка не менее бурно, чем самого короля.

Король Август между тем с утра пребывал в превосходном настроении. Пока княгиня Козель готовила к празднеству Штольпен, он целую неделю провел в объятиях страстной Фатимы, чередуя свою страсть к турчанке со страстью к бутылке. По дороге из Дрездена две бутылки выдержанного токая подняли превосходное настроение его величества еще на несколько градусов, и испортить его не могли уже ни фон Витцум, напомнивший, что сегодня вечером надобно устроить аудиенцию Карла XII с этим наглецом Сонцевым, ни даже княгиня Козель. Последняя завела его в свой будуар, устроенный в сводчатых покоях сторожевой башни, и заявила: в Штольпене сыро, гости недовольны, даже Мальборо чихает, а уж англичане-то привыкли к сырости, и зачем было устраивать праздник в этом разбойничьем рыцарском гнезде?

— Вот именно, в рыцарском гнезде!— оглушительно захохотал Август, но, увидев, что княгиня привычным жестом снимает с ноги туфлю, состроил строгое лицо и назидательно пояснил:— Сие государственная стратагема, Анна,— принять шведов в крепости, в родовом рыцарском замке! Эти толстые стены напомнят им, что главные крепости Саксонии еще в наших руках и что терпение саксонцев истощилось. Пусть убираются куда хотят, но только вон из Саксонии! Иначе с этих стен заговорят пушки! И своего дражайшего кузена я встречу в латах, да-да, в рыцарских латах! А теперь раздень меня, Анна, признаться, я устал с дороги.

Лежа уже в постели фаворитки, Август с удивлением осмотрел мрачную средневековую комнату, которую Анна завесила коврами и дорогими гобеленами, уставила цветами и вазами.

— А у тебя есть вкус, Анна...— сказал он,— Ты даже из сырого погреба способна сделать цветочное кашпо!

Ни он, ни Анна Констанца Козель, разумеется, по могли знать, что настанет час, когда они смертельно поссорятся и он запрет ее в этой самой комнате до ее кончины. .

Карл XII отправился в Штольпен именно потому, что Штольпен был крепостью и его первый министр граф Пипер предполагал, что саксонцы могут устроить ому ловушку.

— Чем больше риска, тем острее чувство жизни! — невозмутимо сказал он своему министру, но, посмотрев в его по-собачьи умоляющие преданные глаза, снисходительно потрепал Пипера по плечу: — Ну, хорошо, хорошо! На сей раз я возьму с собой охрану — целый полк драбантов, тебя, Рёншильда и Акселя Шпарра,— С тем он и вышел из палатки Пипера. Если бы он обернулся, то увидел бы, что в преданных глазах его первого министра горят торжество и явная насмешка. Опытный министр хорошо изучил характер своего юного короля и знал наверное: стоит указать Карлу на явную опасность, и он поскачет хоть в преисподнюю. Вот отчего он и указал на мнимую опасность в Штольпене. Ведь Джефрис и австрийский посол граф Братиславский особо настаивали на этом визите, а Пипер всегда хорошо служил тому, кто давал крупные взятки. Он знал, что в Штольпене будет Мальборо и, само собой, разговор пойдет о походе на Москву. Однако он более не отговаривал своего короля.

В воротах Штольпена растерянный фон Витцум не рискнул задержать огромный конвой шведского короля. Все знали, что обычно Карла XII в разъездах сопровождает десяток конвойцев, а тут явился целый полк головорезов-драбантов.

— Я привел к вам, кузен, самых веселых гостей — лучших солдат моей армии! — Карл стремительно взбежал на высокое крыльцо и заключил Августа в объятия.

— Теперь я в плену в собственной крепости! И к черту летит вся государственная стратагема!— Август зажал Карла в столь же мощных объятиях, в коих зажимал когда-то царя Петра. Но если Петр отвечал на эти объятия объятиями еще более открытыми, то этот мальчишка выскользнул из его рук балтийским угрем и в мгновение ока очутился за спиной своего хозяина. А на крыльцо уже лезла ватага драбантов — белобрысых, загорелых и так же коротко подстриженных, как их король.'

— Мы, шведы, так долго воюем, кузен, что все стали немного сумасшедшие...— прошептал ему на ухо Карл, и Август невольно вздрогнул: «А вдруг и впрям^? В династии Ваза то был бы не первый случай!»

Выход из положения нашла княгиня Козель:

— Лучшие солдаты вашей армии, сир, мои лучшие гости! За стол, господа! В подвалах Штольпена запасено водки, вина и пороха на сто лет!

— Вот это женщина!— восторженно завопили драбанты.

И праздник, задуманный придворным поэтом Бессером как сельская пастораль, превратился в шумную солдатскую пирушку.