Мастерская пряток - Вера Морозова

И еще не пряталась от дождя ворона. Серая, с черными крыльями. Ворона жила во дворе с самого рождения Лели, как утверждала Марфуша. Она знала время обеда, когда Марфуша вытаскивала помойное ведро, и садилась напротив кухонной двери. Если Марфуша запаздывала, ворона громко и противно кричала. Ворона никого не боялась. Гоняла с криком кота, отнимала у него еду. Даже Джек и тот делал вид, что не видит нахалку. Ворона гоняла и сорок, и по двору летели перья, когда те появлялись по глупости. Ворона интересно прыгала, опираясь на обе ноги. Подруг ворона не имела, целыми днями сидела на засохшем кусте и караулила Марфушу.

Ворона испугала кота, что-то обидное прокричала Джеку, и тот скрылся в конуре. Потом подошла к луже и начала пить воду, не обращая внимания на непогоду. По черным крыльям стекали капли дождя, словно по стеклу.

Дождь бил все сильнее, и поток воды устремлялся вниз к воротам. Поток перепрыгивал через кирпич, разбросанный на дворе, увлекал листья, сорванные непогодой. Листья, прихваченные первыми ночными заморозками, казались красными и то поднимались, то опускались на крошечных волнах. И снова ветер срывал листья, и снова гнал их вниз к канаве, которая устремлялась в Волгу.

Марфуша обрадовалась приходу Лели на кухню и заставила выпить стакан горячего молока. А потом впихнула в нее и плюшку, лежавшую на противне.

Леля сидела на высокой табуретке, которую недавно купила Марфуша, и, совсем как Катя, болтала ногами. Ела плюшку и слушала Марфушу.

Марфуша, крупная, с румяными щеками, с редкими бусинками пота на полном лице, ловко сбрасывала с горячего противня плюшки. Плюшки пахли ванилином, и Марфуша смазывала их гусиным пером, обмакивая в кружку с маслом. Перья букетом торчали в медной ступке. Потом брала сахар и быстрым движением посыпала плюшки. Сахар застывал в масле, и получалась сладкая корочка, которую так любила Леля.

Больше всего Лелю удивляли руки Марфуши. На кухне Марфуша засучивала рукава, и были видны ямочки у локтя. Руки белые-белые, словно вываляны в муке, и никакая грязь к ним не приставала. Руки ее всегда двигались. То пироги готовили, то чулки вязали из овечьей шерсти, то Джека кормили, то Катю отпаивали ромашкой от простуды.

Марфуша успевала все — и пироги засунуть в печь, светившуюся голубым огоньком, и кошку с белыми боками отогнать, и котятам в корзине накрошить мясца, и Леле рассказать страшную историю о Бове-королевиче и его распрекрасной невесте. Злой волшебник заколдовал принцессу, а храбрый Бова-королевич спас ее от беды. Марфуша всплакнула, когда рассказывала о несчастьях, которые выпали на долю принцессы.

И Леля удивлялась, откуда Марфуша помнит так много сказок, что может их рассказывать и день и ночь?

Марфуша подкинула в печь дрова, и печь загудела. «Эврика!» — так восклицал обычно папа — печь рассказывала Марфуше истории. Как эта мысль раньше не приходила Леле? Иначе откуда могла знать Марфуша столько сказок и всяких небылиц? Она и грамоты-то по-настоящему не знала. И читать толком не умела. И расписывалась плохо. Брала карандаш и ставила закорючку, напоминавшую поросячий хвостик. Как-то Леля захотела научить ее грамоте. Марфуша расплакалась от умиления и впихнула в девочку все плюшки. Леля объелась и долго жалела о своих словах.

На этот раз Марфуша жалела папу. И больной он, и такой тихий, что в жизни мухи не обидел, и люди ему на улице в пояс кланяются. Кланяются не потому, что он богач, а за одну душевность… А мама его огорчает…

Леля от удивления раскрыла глаза, и Марфуша замолчала. И попросила забыть, что она, дура неразумная, болтала. Потом захотела исправить положение и закончила несуразно: «Кушает, мол, мама плохо… От манной каши отказывается, да и молоко на ночь не пьет».

И Леля обиделась — Марфуша ей, как Кате несмышленой, байки заговаривает. Не хочет открывать правды — не надо, но зачем же не уважать в ней человека? Эти слова мама любила повторять, и Леле они нравились, хотя и не совсем их понимала.

Марфуша прижала девочку к груди, обдала горячим дыханием и прошептала: «Прости, голубушка… Грехи наши тяжкие… Сама о маме печалюсь, все сердце изболелось…»

И опять Леля не поняла, почему у Марфуши сердце изболелось о маме, когда мама жива и здорова и тоже грубого слова никому не сказала. Марфуша считала грубое слово великим грехом.

Марфуша толком не сумела все объяснить про маму, как в парадном позвонили.

И Леля побежала в парадное. Пришел человек в пальто с высоко поднятым воротником. Шляпа, набухшая от дождя, надвинута на самые глаза.

Человек поеживался и спрашивал маму.

Марфуша ответила, что Марии Петровны нет, и, против обыкновения, дверь не закрыла, а пригласила гостя в гостиную.

Правда, настроение Марфуши заметно испортилось. Румянец залил щеки, что всегда выдавало волнение. И противни с ватрушками полетели в плиту с невозможной быстротой, и плита загудела сильнее, раскаляясь докрасна, и дрова потрескивали, словно выстрелы.

Господин разделся, потирая озябшие руки, подошел к печи.

Печи в доме Голубевых необыкновенные. Бока их были выложены цветным кафелем и разукрашены хитроумным мастером. На печи в гостиной была изображена целая картина. Бова-королевич скакал на коне, прижимая к груди спящую принцессу, которую отбил у злого волшебника. В верху печи — кайма из голубых изразцов в розовых разводах — облака в солнечных лучах, как всем поясняла Марфуша.

Папа давно грозился переделать печь и уничтожить эту олеографию. Так он выражался. Мама примирительно махала рукой, и все оставалось по-прежнему — папа сам ничего не делал. Так и стояла печь, прославляя Бову-королевича и принцессу, заснувшую на руках.

Увидев печь, незнакомец словно остолбенел, покрутил головой и почему-то заулыбался.

Печью гордилась Марфуша. Она и сказку о Бове-королевиче разузнала у Марии Петровны, чтобы рассказать девочкам. Внимание незнакомца к чудо-печи не ускользнуло от Марфуши. И она почувствовала расположение к гостю. Конечно, хороший человек, коли так печь ему понравилась. Она принесла на подносе стакан горячего чаю и две плюшки. И сочувственно покачала головой, явно жалея незнакомца. «Допрыгается сердечный… допрыгается…»

Марфуша вернулась на кухню, и все закончилось обыкновенно. Она прижала Лелю к сердцу и стала кормить.

Потом пододвинула ведро с картошкой и принялась чистить. Кожура вилась тонюсенькой лентой в ее ловких руках и казалась прозрачной. Марфуша принялась рассказывать сказку о злом волшебнике, который под видом барина отобрал у крестьян всю землю. И великое несчастье пало на голову злого барина — и реки обмелели, и ветры заледенили землю, и дикие звери истребили барскую усадьбу… Но был в том царстве маленький мальчик, да такой разумный… Он-то и не дал погибнуть царству-государству…

Марфуша еще не закончила рассказ об этом мальчике, как дверь черного хода отворилась. Появилась мама.

Мама была не такой, как всегда. Одета в поношенное пальто, голова закутана в голубой платок. В руках корзина, с которой Марфуша ходила на базар. Корзина пустая, словно мама не сумела ничего купить.

И только теперь Леля поняла, почему Марфуша была недовольна мамой. Мама переоделась и ушла с черного хода, словно кухарка.

В таких случаях и папа переставал разговаривать с мамой и хлопал дверью кабинета. И Марфуша не выходила провожать маму. Значит, камуфляж, который так сердил папу и заставил тревожиться Марфушу.

— Барыня пришли. — Марфуша бросила в ведро не только картошку, но и нож, которым ее чистила. — И хорошо… Погода-то лютая — в такой денек хороший хозяин собаку не выгоняет на двор. — Марфуша ворчала, хотя приходу мамы обрадовалась. Глаза ее рассматривали барыню, словно желали удостовериться, что барыня жива-живехонька.

Леля хотела сказать, что там в гостиной ждет незнакомый дядя, но Марфуша бросила на нее уничтожающий взгляд. И Леля поняла — нужно молчать.

Марфуша первым делом спрятала корзину, с которой вернулась мама. Поглядела вовнутрь и обрадовалась. Пустая! Она боялась всяких бумаг и ждала от них беды. Потом принесла маме сухое платье и пуховый платок. Мама накинула платок на плечи и сразу помолодела. Платок оттенял белизну лица, и глаза казались такими большими и всепонимающими.

Мама пила горячее молоко и ела плюшки. Сначала с радостью, потом — чтобы не огорчать Марфушу.

И когда барыня наелась, Марфуша заговорила о госте, дожидавшемся в гостиной.

Мама нахмурилась и посетовала, что Марфуша сразу этого не сказала. Посмотрела на часы и заторопилась, весьма недовольная. Кухарка поджала губы и обиделась. Барыня, мол, ни о чем не спрашивала, а теперь на ее голову шишки летят.

Правда, Леля припомнила, что мама интересовалась, не приходил ли кто. Хитрая Марфуша ничего не ответила, будто не слышала. Да и Леля не хотела, чтобы мама уходила из теплой кухни и начинала бы жизнь, которую никто не понимал. И еще девочка начала рассматривать голову Марфуши — шишек там не заметила.