Мужчины из женских романов - Эллина Наумова

Кларисса, вероятно, срослась с маской юродивой. Ее героиня все сильнее унижалась перед любовниками из непомерной гордости. И когда заподозрила в желании расстаться последнего лапочку героя, начала думать не о спасении любви. Что попросить у него? Кольцо с бриллиантом? С сапфиром? Да, нечто из ювелирки. Только не шубу. Длинная, до земли, норка была сувениром от его предшественника. Она ей не шла нисколечко. Две другие от предшественников предшественника были короче (тогда она еще не умела добиваться всего), но сидели гораздо лучше. Значит, те двое ее любили, а третий нет. Не носить же его подачку. Роскошная женщина сложила шубу в пакет и выбросила в мусорный контейнер на улице. Пусть в ней рассекает по Москве старая пьяная бомжиха. Пусть этот подонок увидит ее из окна своего джипа. О, как сладка месть независимой женщины…

– Зажралась, бл…! – громко воскликнула Света, слишком четко произнеся слово, которое недавно тщательно вымарала в блокноте.

Нинель Николаевна в изумлении оторвалась от компьютера и вопросительно уставилась на нарушительницу библиотечной тишины маленькой редакторской.

– Извините, это комментарий к тексту, – пробормотала девушка.

– Ничего, ничего, мы помним, что вы с Ахматовой, Чуковской и Гинзбург филологи, – с блаженным выражением лица отозвался Павел Вадимович.

– Почему авторы сплошь затрагивают тему раскрутки возлюбленного на шубу? Это обязательный элемент любого женского произведения? Мода? Даже их насмешки над мехами без словаря переводятся одинаково: «хочу».

Света забыла, что рискует привлечь внимание к чересчур добросовестному изучению самотека. Ее делом был отбор рукописей по синопсисам, а не вдумчивое чтение с анализом.

– Молодые, наверное, – сдержанно усмехнулась Нинель Николаевна. – Я помню английский рассказ. Каюсь, автор не из любимых, имя запамятовала. Там молодая жена выпрашивает у политика шубку. Он годами делает карьеру и просит ее терпеть и ждать – ему не по рангу супруга в мехах. Наконец на старости лет достигает высокого положения и торжественно объявляет: можно, даже нужно, чтобы у моей жены была шуба, покупаем, выбирай. Она без энтузиазма говорит: «Спасибо». Он ждал счастливого визга, поцелуев, трогательных излияний – как-никак, осуществил мечту всей ее жизни. И начинает обиженно приставать: «Ты совсем не рада? Так просила, так хотела. Что случилось?» Она вяло отвечает: «Рада, конечно. Но, знаешь, теперь мне шуба не очень-то и нужна. Я привыкла без нее обходиться». А ты сама таким подарком разве не бредишь? Возраст обязывает.

– Нет. Это тот случай, когда реально даром не надо!

– Побожись, – рассмеялся Павел Вадимович. – Шучу. Серьезно же говоря, именно тебе любящий мужчина шубу и подарит. Все всегда презентуют то, что «даром не надо». Жди.

– Не жди, – посоветовала Нинель Николаевна. – Закон ненужного дара не распространяется на крупные суммы денег, жилье, дорогие автомобили и предметы роскоши. Только на неприятности и мелочи, без которых легко обойтись. Извини за любопытство, а как относятся к мехам твои ближайшие родственницы?

– Предпочитают выворачивать их наизнанку. Бабушка и мама носят дубленки. Сестра – кожаные куртки. Старшей так удобнее и теплее. Средняя – педагог. Знает, что облик должен быть строгим и неброским. Детей нельзя отвлекать собой. Девочки могут весь урок обсуждать то, в чем заметили преподавателя по дороге в школу. А младшей просто в кайф.

– Надо же, все принципиальные, но свободные. А я от хорошей норочки не отказалась бы. Раззадорила ты меня. Пойду с горя травиться никотином.

Редактор отдела мужской прозы тоже изъявил желание выйти. Света осталась одна. И вдруг перенеслась на полвека назад. Точнее, в семейное предание о той поре. Московская зима, раннее утро, остановка. Много народу, стоят в длинной чинной очереди, притопывают. Изо ртов – пар. Фонари маломощные, не чета нынешним, зато во тьме под ними уютно и спокойно. Не так давно появились новые троллейбусы – высокие, угловатые, просторные, ясноокие. Их мало. Приземистые, кругленькие, тесные, с маленькими окошками старики еще рассекают по городу. Но людям уже предательски не хочется в них залезать. Молодая женщина в черном зимнем пальто с небольшим песцовым воротником и в песцовой же круглой шапочке держит за руку дочку: отвезет в детский сад (ведомственный, семь остановок), а потом на метро до работы (уже легче, когда сама и бегом). От головы очереди к хвосту скрипит разношенными валенками тетка. На ней грубое теплое пальто с воротником, не отделанным ни мутоном, ни кроликом. Останавливается возле мамы и ни с того ни с сего говорит: «Думаешь, разоделась? А твоя паршивая шкура лезет. Вон вся материя в волосе. Не позорься, отпори. Я бы в таком виде постеснялась из дома нос высунуть». И идет дальше. Мама с дочкой недоуменно и пристально смотрят на черный драп. Да, на нем много светлых шерстинок. И тут мама начинает плакать и тихо-тихо бормотать, что собиралась второпях, ребенка надо одеть, не до себя было. Что копила на этот воротник и шапку год. Что всего вторую зиму носит. Дочке за нее стыдно. Не потому, что тетка ругала, и не из-за «материи в волосе». Просто нельзя большим при всех слезы лить и оправдываться. Девчонка зачерпывает обеими руками в варежках снег и пытается чистить пальто. Но она мала ростом, даже подпрыгивая, не достает туда, куда в основном ронял ворсинки проклятый мех. Сначала мама этого не замечает. А потом начинает кричать: «Ты что вытворяешь, а? Мне же в транспорт, а я вся в снегу. Ты зачем варежки намочила?» Дочка сама готова заплакать от обиды. Но не успевает, подходит новый троллейбус. Новый! В него они точно поместятся, а если бы старый, то еще одного надо было бы ждать. Она забывает о песцовом воротнике. Лет через десять ей предстоит вспомнить обо всем, увидев его и шапочку на маминой фотографии. И признать, что он действительно куцый. Зато шапка была хороша…

Московская зима. Девяностые. Государственные комиссионки умирают, нарождаются частные ломбарды. В одной из последних топчутся молодая женщина и маленькая девочка. Мама с дочкой. Ищут дешевый оригинальный подарок бабушке на Новый год. Продавщица мехового отдела выносит из служебного помещения что-то рыжее, воздушное, трепещущее от ее дыхания. Небрежно бросает на прилавок. Достает пустые плечики. Дочка видела шубы из мутона, мерлушки, кролика и каракуля. Но никогда такого шикарного чуда. «Зин, это что, настоящая лиса?» – громко спрашивает тетка из отдела фарфора и застывает в охотничьей стойке с мечтательными и одновременно тревожными глазами. «Была лиса лет пятнадцать назад, а теперь облезлая…» Зина настороженно косит в сторону покупателей и умолкает. «Ненавижу пушистый мех», – тихо-тихо бормочет мама. А дочке хочется плакать. Разве может такая красота быть дрянью? Но в их семье культ образования. И мама, и бабушка часто повторяют: «Будешь плохо учиться, останется одна дорога – торговый техникум и продавщицей в магазин». Наверное, так они выражают презрение не к самой работе, а к обвесу, обсчету и спекуляциям дефицитом. Но девочка все воспринимает буквально: продавщицы – это низшая каста. Даже их уложенные в парикмахерской волосы, ярко накрашенные ногти, золотые кольца на десяти пальцах и импортная одежда не сбивают ее с толку. Компенсируют ужас своей тупой деятельности, что им еще остается. И если столь презренное существо так презрительно отзывается о самом необыкновенном, самом роскошном из всего, что девочка встречала в жизни, – лисьем мехе, то грош ему цена, даром его не надо…