Христианум Империум, или Ариэля больше нет. Том III - Сергей Юрьевич Катканов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да я бы вам не десятки, а сотни таких рыцарей нашёл. Перегрин плохо знает Орден.
– Вот видишь, дорогой канцлер, а ты боялся.
– Ваше величество, я смотрю, вы теряете ко мне доверие?
– Да нет, это ты теряешь доверие к моему величеству. Я рад, что ты споришь, что ищешь слабые места моей концепции, так и надо, в этом и смысл обсуждения. Но ты же ничего своего вместо моего не предлагаешь.
– Честно признаюсь, государь, я не знал, что предложить. Сколько не пытался создать в своём уме модель государственного управления, а всё получается с неустранимыми недостатками
– Вот видишь. Чужую-то концепцию долбить легче, чем предложить свою. Но я не против. По деталям мы с тобой ещё долго будем говорить, надо, например, подумать, все ли рыцари будут лишены права обладать собственностью, или только те, что занимают управленческие должности. Сейчас давай о главном. В чем, по-твоему, принципиальная порочность моей концепции?
– В том, что она строится на личных качествах носителей власти, на их личных добродетелях. Такая система очень неустойчива, она долго не прослужит. Рано или поздно возникнут те обстоятельства, в силу которых на месте нескольких молодцов окажутся несколько подлецов, и тогда вся система рухнет.
– А как надо? – хищно улыбнулся император.
– Система должна хорошо работать независимо от личных качеств конкретных людей. Вспомните римскую империю. Римляне создали сверхустойчивую, чрезвычайно жизнеспособную систему, которая работала почти без сбоев на протяжении многих столетий совершенно независимо от того, кто становился консулом, кто квестором, а кто претором. Хорошая система должна обладать дуракоустойчивостью. А ещё – подлоустойчивостью. То есть система должна продолжать функционировать без сбоев, даже если у власти окажется дурак или подлец.
– А знаешь, в чём секрет устойчивости римской системы? В виртуозном манипулировании человеческими пороками. В плебее разжигали самые низменные страсти, предлагая ему дармовой хлеб и омерзительные зрелища. Рабами управляли при помощи кромешного страха. Непрерывные войны удовлетворяли бесконечное корыстолюбие патрициев, а так же их бесконечное тщеславие во время триумфов. Заседания в сенате удовлетворяли их бесконечное властолюбие. Амбициозные плебеи могли удовлетворить своё тщеславие в легионах или на должности народного трибуна. Даже для рабов был предусмотрен способ удовлетворения самых низменных страстей во время праздника сатурналий. Римская система строилась на предоставлении всем слоям общества возможности совершать все семь смертных грехов. Это была очень устойчивая система, потому что склонность ко греху в человеке не надо воспитывать, она и так в каждом живет. Только отрегулируй систему задвижек, каждая из которых будет по очереди открываться, давая возможность и тем, и этим последовательно удовлетворять все свои порочные страсти, и ты получишь очень устойчивую систему. Порочность человека очень стабильна, её не надо искусственно насаждать, достаточно лишь ей не препятствовать, отсюда и стабильность системы.
Как только начинаешь строить государственную систему на принципах добродетели, так стабильность тут же исчезнет. Ведь добродетель сама по себе не возникает, только сорняки растут без удобрений, а добродетель надо долго и бережно взращивать, затрачивая на это огромные усилия, это очень нежное растение, которое может погибнуть от любого холодного ветерка и не на каждой почве приживётся. Дай власть человеку порочному и можешь не сомневаться, что через некоторое время он станет ещё порочнее. Но если дать власть человеку добродетельному, то добродетельнее он не станет, а вот порочнее – возможно. Получается, что управлять, манипулируя пороками, куда эффективнее, чем опираясь на добродетели. Ну и каков ваш выбор, господа?
– Вряд ли мне пристало участвовать в таких мудрёных разговорах, – кашлянул Стратоник, – но, может быть, посмотреть на вещи просто: мы сражались ради Христа, так давайте же и править ради Христа.
– Магистр прав. И вы, государь, правы, – угрюмо сказал Перегрин. – У нас нет выхода. Наша власть должна опираться на добродетели, а не на пороки. Иначе не имело смысла сражаться, пороки восторжествовали бы и без нас.
– Пробило наконец, – император продолжал всё так же взвинчено. – Не надо считать меня прекраснодушным мечтателем, я знаю, как устроен этот мир и не имею на сей счёт никаких иллюзий. В некоторой части мы все же вынуждены будем опираться на пороки. Из каждых двух заработанных богачом миллионов мы будем забирать один, но, оставляя ему один, не мешая его возможности богатеть, мы всё же будем эксплуатировать его страсть к стяжательству, лишь накинув на неё узду и поставив на службу христианской империи. Но если мы вообще не позволим грешной страсти себя проявлять, экономика рухнет, и я прекрасно это понимаю.
– Государь, не все богачи такие. Иных воодушевляет и мотивирует не жажда обогащения, а возможность создать нечто впечатляющее, грандиозное. Они любуются отлаженными механизмами своего бизнеса, а деньги для них лишь побочный продукт хорошей работы, и к роскоши они отнюдь не стремятся.
– И слава Богу, что такие есть. С ними будем работать в первую очередь, и всеми средствами будем пропагандировать именно такое отношение к бизнесу. Но ведь мы прекрасно понимаем, что выстраивая свои отношения с богачами, мы не полезем в область их мотиваций. Мы установим правила и заставим их жить по эти правилам, и если большая их часть будет мотивирована страстью стяжания, мы не сможем против этого возражать. Мы будем просто вынуждены ехать верхом на бесе.
А я тебе и больше того скажу. Вот мы сидим тут все такие добродетельные и не хотим править, манипулируя пороками. И мы сами себя превозносим, как бы исходя из того, что мы-то личности светлые, но вот там-то личности тёмные, так что же нам с ними делать? Не стану говорить про вас, сами со своими душами разберитесь, но я за себя скажу: одно только это обсуждение уже развивает во мне гордыню, а то ли ещё будет. Не сомневаюсь, что мы с вами найдём абсолютно бескорыстных графов и министров, только вдруг начнём замечать, что наши блистательные управленцы сами себя превозносят до небес, пребывая в упоении от собственных добродетелей, то есть страсть стяжания просто вытеснена из их душ безумной гордыней, которая во сто раз страшнее корыстолюбия. И тогда император, сам страдающий гордыней, начнет объяснять своим графам, как страшна гордыня. Результат заранее известен: мы будем править, опираясь на рыцарскую гордыню.
– Вы слишком глубоко смотрите, государь. Так тоже нельзя. Неизвестно до чего можно докопаться, – спокойно заметил Марк, до той поры молчаливый.
– Давай хоть раз посмотрим глубоко. А потом будем смотреть мелко. Итак, ставлю
