Иван Грозный и Стефан Баторий: схватка за Ливонию - Витольд Новодворский

Вслед за устранением одного формального препятствия появилось новое, которое немало проблем доставило не только соперничающим сторонам, но и — причем в особенности — папскому легату. Оказывалось, что к титулам был чувствителен не только московский царь, но и раб рабов Божиих, как называл себя папа. Представитель его на Запольском съезде Поссевино желал играть главную роль — роль устроителя мира между Москвой и Речью Посполитой, роль вершителя судеб народов и государств. Договорные грамоты должны были засвидетельствовать это перед всем миром и потомством и оставить в веках свидетельство о силе и величии главы католической церкви и его уполномоченного. Послы Батория как католики[141] готовы были удовлетворить это желание Поссевино и хотели написать в перемирной грамоте, что договор заключен в присутствии папского посла[142]. Но московские послы, ссылаясь на то, что в наказе у них нет об этом ни слова, отказались принять формулу, предложенную послами Батория. Хотя Иван и прибег к посредничеству папы, однако он желал, очевидно, избегать всего, что могло свидетельствовать о подчинении его авторитету главы католичества. Царь не оказывал почестей, которые приличествовали — с католической, конечно, точки зрения — папе как наместнику Христову на земле. Московские послы действовали, понятно, согласно предписаниям своего государя, и поведение их до такой степени стало раздражать Поссевино, что он явно начал склоняться на сторону Батория, забывая о беспристрастности, обязательном для посредника. Спор завершился в пользу Поссевино: в акте перемирного договора посредничество папского посла указали, и, следовательно, условия мира были освящены авторитетом римского первосвященника.

Могло казаться, что всякие препирательства теперь уже более невозможны. Случилось, однако, иначе. Московские послы прилагали все свои усилия к тому, чтобы сохранить за своим государем какие угодно, хотя бы только призрачные права на Ливонию. Сначала они изъявили желание вписать в текст договора, что Иван уступает Баторию вместе с ливонскими замками Ригу и Курляндию, то есть такие владения, которые никогда Ивану не принадлежали. Это заявление вызвало целую бурю негодования. Поляки удалились с совещания, говоря, по своему обыкновенно, что они впредь совещаться отказываются. Поссевино же потерял окончательно терпение и в раздражении на московских послов дошел до поступков, не приличествовавших его сану. Крича, что они явились не посольствовать, а воровать, он вырвал из рук одного из послов, Олферьева, черновик договорной записи, швырнул ее за двери, а самого посла схватил за воротник шубы и оборвал ему пуговицы. «Подите вон из избы, — кричал он, — мне с вами уже не о чем больше говорить».

«И мы, холопи твои, — пишут послы Ивану, — Антонью говорили: и то ты, Антоней, чинишь не гораздо, государево великое дело мечешь, а нас бесчестишь, а нам за государево дело как не стоять? Да говоря, государь, мы пошли от него из избы и пришли мы, холопи твои, к себе в избу, и тотчас пришел к нам литвин ротмистров Миколаев человек Жебридовского и говорить нам: велите деи своим людям накладываться, а утре вам ехати к собе и приставы деи утро к вам будут»[143]. Ввиду этого, памятуя царский наказ, послы подчинились тому, что они называли «конечной неволею», и отступились от своего требования, однако не совсем, как мы сейчас увидим.

Они попытались еще раз, при помощи новой уловки, отстоять формальную сторону притязаний своего царя на Ливонию. Переговоры близились уже к концу. Согласие, казалось, было достигнуто сторонами по всем пунктам. Срок перемирия был определен в десять лет, начиная с Крещения Христова 1582 года. Решено было, что Баторий первый отправит к Ивану своих послов для ратификации договора (на Троицын день), а потом Иван своих (на Успеньев день). Были написаны договорные грамоты, и назначен уже был день для присяги, которой обе стороны должны были скрепить условия договора. Королевские послы радовались, что приходит конец их трудам, и радовались тем более, что Замойский торопил их кончать дело поскорее, указывая на невыносимое положение армии под Псковом и на новую опасность, которая, как казалось ему, приближается к Речи Посполитой. В лагерь польского гетмана явился шведский посол итальянец Лаврентий Каньоло и стал просить о свободном пропуске к Поссевино, но получил отказ. Замойскому почуялись в этом козни Швеции против Речи Посполитой.

И вот в тот момент, когда Поссевино и послы Батория были уверены в том, что все недоразумения устранены и остается только скрепить договор присягой, русские потребовали написать в перемирной грамоте, что Иван уступает Баторию свою вотчину Ливонию. Опять спорили два дня. Збаражский и Гарабурда не знали, что им делать, и обратились за инструкцией к Замойскому. Канцлер согласился удовлетворить требование московских послов, лишь бы только мир поскорее был заключен, но тут оказалось, что благодаря содействию Поссевино все решилось в пользу польской стороны.

Наконец 15 января состоялся обмен договорными грамотами и принесена была присяга; русские строго исполнили церемониал, установленный для этого Иваном: они целовали крест, который поднес им, согласно приказанию царя, новгородский владыка. Послы Батория принесли присягу по католическому обряду, причем к ним присоединился и Гарабурда, хотя он был православный, что доставило немалое удовольствие Поссевино.

Известие о заключении мира произвело сильную радость в лагере Замойского под Псковом и среди осажденных в Пскове. Когда в Псков явился 18 января с этой вестью от московских послов гонец Александр Васильевич Хрущев, горожане бросились целовать ему ноги, называя его архангелом мира. Вражда к неприятелю как будто оказалась забыта. Псковитяне со своих городских стен приветствовали всадников Замойского, ездивших вокруг крепости. Знатнейшие псковские граждане явились к Замойскому, чтобы выразить гетману радость и благодарность по случаю заключения мира. Баторий и Замойский, главные зачинщики войны, довольны были ее исходом, потому что цель, ради которой она предпринималась, была достигнута; довольны они были и тем, что их противники в Польше должны были теперь замолкнуть ввиду блестящего успеха, увенчавшего их военные планы. Рад был миру и Иван, ибо ему удалось отстоять те условия, какие он «по конечной неволе» готов был принять. Рады были и Ивановы послы, ибо исполнили в точности данный им наказ и таким образом избежали царского гнева. Наконец, чувство удовлетворения испытывал посредник, папский посол Поссевино: ему удалось, как по крайней мере он сам считал, осуществить ту цель, которую он себе наметил. Враждующие стороны подчинились авторитету главы католической церкви, о чем свидетельствовали договорные грамоты; следовательно, был достигнут важный успех в деле торжества католической веры на земле, служить которому был призван Поссевино вместе со своим орденом.

Теперь требовалось исполнить условия заключенного мира. По договору королевская армия должна была немедленно удалиться из‑под Пскова. Но условие это не было исполнено Замойским, поскольку он опасался, что русские затянут сдачу ливонских замков, к чему им представлялся весьма удобный предлог Польско-литовские власти не могли дать для этого достаточное количество подвод, как это полагалось по уговору. Видя, что Замойский не собирается уходить от Пскова, московские послы выразили свое неудовольствие Поссевино, а затем через князя Збаражского прислали Замойскому письмо, в котором потребовали, чтобы он ушел от города. Псковитяне, в свою очередь, прислали сказать гетману, что если он не удалится в течение двух дней, то они будут считать мирный договор уничтоженным. Но затем смягчили свои требования и стали просить Замойского только о том, чтобы он назначил день, когда уйдет восвояси. Гетман ответил, что, даже удалившись, он все равно останется у границ Ливонии до тех пор, пока ливонские замки не будут сданы русскими.

Между тем поляки передали русским крепость Остров, что случилось вопреки намерению Замойского[144]; однако назад крепость было не вернуть, и гетман выразил надежду, что этот акт рассеет подозрения русских относительно намерений короля — ведь русские не менее поляков и литовцев опасадись, что в передаче крепостей, возвращаемых по договору, произойдет проволочка. Замойский думал, что, убедившись на примере Острова в противном, они скорее очистят Ливонию.

Сам гетман, чтобы не давать больше повода к обвинениям в нарушении мирного договора, 6 февраля снял лагерь и повел солдат от Пскова, причем постарался блеснуть перед своими бывшими врагами прекрасным состоянием своего войска. Он двинулся к Новгородку Ливонскому, который русские по договору должны были отдать Речи Посполитой. Московский воевода отказался передать крепость отряду, который был послан Замойским. Тогда Замойский сам с небольшой свитой явился в город и потребовал от воеводы сдать крепость. Тот стал отнекиваться, говоря, что его не обеспечили в достаточном количестве подводами. Но Замойский нашел выход, оставив временно без лошадей артиллерию, и воевода со своими людьми вынужден был удалиться из города[145].