Ищите связь... - Владимир Архипенко

Он вдруг втянул голову в плечи, сузил глаза, необычно, углом губ усмехнулся. Сергей даже вздрогнул, увидя эту улыбку — было в ней что-то жутковатое. Такая улыбка бывает, когда идут с голыми руками на нож. Но Королев мотнул головой, словно приходя в себя, желваки перекатились под смуглой кожей, и опять он стал такой, как всегда — подобранный, пружинистый, в глазах недоверие.

Наступило неловкое молчание. Но Недведкин рубанул воздух ладонью, сказал как отрезал:

— Вот что, Королев, хочешь — принимай нас обоих, хочешь — иди подобру-поздорову. Мы с Серегой — одно…

И опять помолчали, поглядывая друг на друга. Комендор сдернул с головы бескозырку, бросил на траву и вновь улыбнулся, на этот раз дружелюбно и открыто.

— Ладно, кореши, прошу к столу. Давайте сначала пивка попьем… только стаканом, извиняюсь, не запасся. Но не беда — и из бутылки отопьем!

Он лихо жесткими ударами ладони по дну бутылок вышиб пробки, протянул присевшим на траву Краухову и Недведкину. Когда с пивом было покончено, Королев зашвырнул последнюю бутылку за ивовый куст.

— Ладно, Недведкин, поверю я тебе и твоему корешу. Без веры к людям жить — волком станешь… Хотя, по правде сказать, прежде чем о встрече просить тебя, навел я о тебе справку у ребят на Пароходном заводе. Дядю Васю — твоего знакомого — недавно охранка тю-тю… Говорят, уже в Петербург перевезли, в тюрьму. Вроде бы в Кресты… Товарищи из Питера вчерась жене передали, а жена на завод в мастерскую…

— Это я не знаю, о ком ты, — покачал головой Недведкин, хотя ясно было, что речь идет о Филимонове, через которого он имел связь с петербургской организацией.

— Ну ладно, спорить не будем. Конспирацию соблюдать — твое дело. Ты — воробей стреляный. Я вам, кореши, такое рассказать хочу, что все ваши секреты дешевкой покажутся.

Он настороженно оглянулся вокруг, убедился, что поблизости никого нет, рукой поманил к себе собеседников, чтобы приблизили головы, сказал почти шепотом:

— Все дело, кореши, в том, что через месяц или около того на наш корабль самолично царь пожалует!

— Какой еще царь? — ошалело спросил Сергей.

— А наш — российский. Государь император Николай Второй. Он же Кровавый…

— Ты что болтаешь? — на этот раз оглянулся кругом уже Недведкин. — Откуда у тебя это?

— А вести у меня самые что ни на есть точные…

Персидская пословица гласит: «В стенах мыши, а у мышей — уши». Если бы капитан первого ранга Небольсин хорошо помнил эту поговорку, то он, наверное, избрал бы для своего разговора со старшим офицером Миштовтом вместо своей каюты другое место. Он знал, что может доверять Миштовту самые конфиденциальные сведения — об этом его специально уведомили в Морском генеральном штабе, но откуда мог подозревать Небольсин, что тихий и исполнительный вестовой — матрос Колядин с полгода назад нашел и сам же замаскировал получше щель в переборке и мог слушать все разговоры в каюте.

А этот разговор с Миштовтом ни при каких обстоятельствах для матросских ушей не предназначался!

Небольсин рассказал старшему офицеру о том, что государь император со свитою посетит корабль во второй половине июня. Предполагается, что он осмотрит одну из орудийных башен, ходовую рубку и спустится вниз в машинное отделение. Необходимо тщательно продумать путь следования высокого гостя, осмотреть все заранее, чтобы никакая мелочь не могла испортить настроения, чтобы нигде не было ни пылинки. Известно, что во время смотра государь иногда обращается к какому-либо нижнему чину с вопросом: «Как идет служба, братец?» Нужно позаботиться о том, чтобы любой матрос, который попадется по пути следования высокого гостя, был готов дать надлежащий ответ. Для этого нужно уже сейчас подготовить людей, не открывая, разумеется, кто именно может задать подобный вопрос. И еще одно обстоятельство следовало иметь в виду старшему офицеру: морской министр категорически отказался выполнить просьбу охранного отделения о направлении на корабль своих агентов, одетых в матросскую форму, чтобы расставить их в тех местах, где будет проходить государь. Григорович сказал, что в этом нет никакой необходимости и что он гарантирует безопасность державного вождя флота. Миштовту в связи с этим следовало еще и еще раз прикинуть, кто из надежных людей должен стоять по пути следования государя.

Вестовой Колядин рассказал о подслушанном разговоре комендору Королеву, а теперь, в свою очередь, тот делился услышанным с Крауховым и Недведкиным.

— Так вот, кореши, — заключил он, — через месяц или около того прибудет Николка к нам на корабль. Приготовиться бы надо…

— Значит, будет случай поглазеть на царя-батюшку и его челядь, — отозвался Недведкин. — Сказать по правде, я его только на картинках и видел. Красивый вроде мужчина. А что готовиться надо, об этом у начальства пусть голова пухнет. Нам-то до этого какое дело?

— А ты что, будто и не понял? — зло ощерился Королев.

— Да нет же, хорошо понял. Если меня царь о службе спросит, отвечу, как начальство учит: «Премного, мол, благодарны, ваше величество, всем довольны и готовы живот положить за веру, царя и отечество».

— Кончай балаганить! Я тебя для серьезного разговора вызвал.

— Так давай говори!

— Есть у нас на корабле несколько человек, пока не буду говорить, кто именно… Так вот, порешили мы этим удобным случаем воспользоваться и с Николкой Кровавым раз и навсегда покончить! Или бомбой, или из револьвера…

— Ты чего? Или сдурел, парень? — оторопело спросил Недведкин, поднимаясь на ноги.

Встал с земли и Краухов. А Королев вскочил пружинисто, пригнулся, будто в драку готов кинуться.

— Это отчего же я сдурел? Тут разговор без дурости идет и без шуток. Не до шуток, кореш, когда петля впереди маячит… Я к тебе, Недведкин, как к товарищу пришел. Не твой ли батя в Кровавое воскресенье под казацкой шашкой полег?

— Отец погиб тогда, это ты верно…

— А я матери в тот день лишился! И неужели же мы с тобой простим это Николке? Я этого душегуба зубами бы порвал…

Лицо его исказилось ненавистью, глаза от возбуждения блестели. Видно было, что и впрямь готов зубами глотку грызть, не страшась ни петли, ни пули. Его возбуждение передалось и собеседникам. Сергей почувствовал, как забилось резко и беспокойно сердце, перехватило дыхание. Недведкин сжал пальцы в кулаки так, что побелели суставы.

— Вот что, Королев, — сказал он хрипло. — Зарубленного отца я врагам никогда не прощу и за него, придет время, поквитаюсь… Но в твои эсеровские штуки ни я, ни мой товарищ не полезем. Цареубийством революции не сделаешь. Что толку, что Александра Второго ухлопали? Тут же на его месте Третий объявился. Убьют Николая — другой царь появится. Нет, не союзники мы тебе. И давай лучше так условимся: ты нам ничего не рассказывал, а мы ничего не слышали, понял? И пошли отсюда, Сергей! А за угощение благодарствуем…

— Эх, вы-и… — сквозь зубы протянул Королев. — За шкуры свои дрожите… сволочи! Ну и катитесь! Без вас обойдемся! Да только помните: сболтнете лишнее — не жильцы вы на этом свете… у наших ребят руки длинные, везде вас достанут…

— А ты не пугай! — усмехнулся Недведкин. — Без тебя пуганые.

Разошлись в разные стороны. Краухов и Недведкин пошли вверх по тропинке, а Королев зашагал быстро в глубь оврага, но далеко не ушел — зайдя за кустарник, бросился на землю лицом вниз, обхватил голову руками, забился в беззвучной истерике.

Приходил в себя долго, никак не мог унять нервную дрожь. Потом, когда все же полегчало и пришла опустошенная просветленность, он приподнялся, сел на траве, увидел травяные пятна на белой форменной рубахе, машинально подумал о том, что на корабле дадут теперь наряд вне очереди или под ружье поставят, а рубаху все равно не отстирать. Но подумал об этом мельком, как о чем-то далеком и неважном, а перед глазами вдруг встали налитые ужасом глаза сестренки, в самое сердце вонзился острый, раздирающий душу крик…

Семь с лишком лет миновало с того страшного дня, когда они нашли в холодном, полном трупов морге тело матери, увидели раздавленное каблуками, в багровых кровоподтеках и рваных ссадинах лицо. Семь лет… А кажется, вот только сейчас все это случилось, и опять, как наяву, видит он изуродованное лицо мертвой матери, безумные Нюркины глаза…

…В 1905 году жили они на Выборгской стороне, неподалеку от Сампсониевского проспекта — мать, он и десятилетняя сестренка. Отца не было, ушел отец к другой женщине, и мать нанялась судомойкой в трактир, кормила детей и себя. Было тогда Кольке Королеву пятнадцать лет — уже взрослый парень. Он два года побыл подмастерьем у сапожника, но после того, как пьяный хозяин избил его, сбежал. Но перед бегством ночью порезал бритвой сшитые ботинки, раскроил в лапшу заготовленную кожу — шевро и хром. А потом две недели не ночевал дома, боясь сапожника, который каждый вечер приходил к матери и грозился прибить Кольку до смерти, если поймает.