Ищите связь... - Владимир Архипенко

Слушая эти рассказы, Колька забыл даже, что он сидит в переполненной, вонючей камере пересыльной тюрьмы. Глаза его разгорались, сердце учащенно билось. Он стал подумывать, не удастся ли и ему стать одним из таких людей — гордым мстителем за народ. Одно лишь смущало его — судя по рассказам Николая Ивановича, эсеры уже успели перебить десятки царских слуг, взорвали самого министра внутренних дел Плеве и даже родного дядю царя — великого князя Сергея Александровича, но вот результатов от всего этого как-то не видно. Сосед по нарам терпеливо объяснял, что не сразу победа приходит — это как в бою — ломит одна сила другую, и колеблется чаша весов, но, как только дрогнет один из противников, победа к другому на крыльях летит.

Королев ждал суда и приговора, но внезапно для него все повернулось иначе. В тюремном лазарете умер Филька Хват, и о причинах его смерти стало известно на воле. Либеральные газеты обрушились на тюремные порядки. И чтобы замять дело, не выносить его на официальный суд, полиция прекратила следствие и выпустила Кольку и двух его дружков из тюрьмы, предложив самим убраться из города. Дружки поняли намек и вскоре уехали, но Королев, выйдя из тюремных ворот, двинул другим путем: по адресу, подсказанному Николаем Ивановичем. В указанном месте его радушно встретили, помогли выправить паспорт, устроили на работу на завод Эриксона и помогли с жильем. Так он сделался эсером, посещал подпольные собрания, читал запрещенные полицией книги, вступил в боевую дружину, где обучали, как разбирать и собирать наган, как стрелять в цель и бросать бомбы.

По всему видно было: близится восстание. Но разразилось оно не в столице, а в Москве. У себя в дружине Королев доказывал, что надо бросать работу и ехать на помощь московским рабочим, но его не поддержали. И тогда он сам кинул все к черту и с револьвером в кармане поехал в Москву.

Он застал лишь пожарища на Пресне, трупы расстрелянных на улицах, патрули солдат и офицеров Семеновского полка, конные казачьи разъезды, наглухо закрытые парадные. К нему прицепился шпик, и он едва ноги унес в незнакомом для него городе. Пришлось несолоно хлебавши возвращаться в Петербург, искать новую работу, потому что у Эриксона его назад не взяли. С трудом устроился на завод Леснера. Здесь он обучился разметному делу, обнаружил неплохую природную сметку и точный глазомер. От партийных дел отошел, разочаровавшись в эсерах.

Но когда его призвали на военную службу и он после учебного отряда попал на достраивающийся корабль «Император Павел I», социалисты-революционеры сами нащупали его. С месяц назад начались усиленные разговоры о том, что в Гельсингфорсе матросы готовят восстание, которое перекинется и в Кронштадт, что за оружие возьмутся все социалисты — и социал-демократы, и эсеры, и анархисты, и кто вообще ни к каким партиям не примыкает. Но потом пришли сведения об арестах, и разговоры о восстании заглохли.

И тут вдруг, как гром среди ясного неба, прозвучала весть о том, что царь должен побывать на их корабле и даже самолично облазить эту огромную стальную коробку. Королев понял, что крылатая удача сама идет в руки. Мысль о покушении на царя возникла сразу, как только вестовой Колядин передал содержание подслушанного разговора. Двое матросов, о которых он знал, что они принадлежат к эсерам, вначале отнеслись к королевской идее настороженно (шутка ли сказать, своими силами организовать цареубийство!), по потом зажглись.

Посовещавшись, решили нащупать контакты с социал-демократами, своих сил могло не хватить. Правда, было сомнение, поддержат ли социал-демократы их план. Но Королев убеждал, что ненависть к царю у любого матроса так велика, что никто не откажется помогать, невзирая ни на какие партийные принадлежности. Знакомые рабочие с Пароходного завода подсказали ему, что для начала надо пощупать Недведкина — через него, видимо, идет цепочка к социал-демократической организации. И Королев случайно узнал, что в Кровавое воскресенье казаки зарубили отца Недведкина. С таким можно рискнуть поговорить и начистоту.

И вот рискнул… В его сознании никак не укладывалось, как мог Недведкин отказаться от предложения. Это просто непостижимо! Неужели струсил? Или так сильно в нем чувство партийной дисциплины? Когда грозил вслед уходящим Королев, делал это он с обиды, ни на мгновенье не сомневаясь в том, что Недведкин и его друг не предадут… Но как нужна сейчас помощь!

И уж если ее неоткуда ждать, то придется обходиться своими силами.

Вернувшись на корабль, Королев рассказал своим о том, что в контакты вступать социал-демократы отказались, но о подробностях разговора умолчал. Решили действовать самостоятельно. И первым делом наметили план, как раздобыть на берегу и перенести на борт необходимое для покушения оружие. Скоро бригада линейных кораблей уйдет в Ревель, а там есть кое-какие возможности.

Когда Шабельский, вызванный в министерство для инструктажа, нос к носу столкнулся в коридоре с Мардарьевым, он кивнул ему и попытался быстрее пройти. Ротмистр подозревал, что тот неприятный донельзя разговор, который ему пришлось вести с дядюшкой, выслушивая самые нелестные отзывы о своих умственных способностях и терпеливо снося брань, этот разговор явно был следствием мардарьевских наветов. И надо сказать, что Шабельский был недалек от истины, не подозревая, однако, что Мардарьев побывал у дядюшки вовсе не в роли ябедника, а как бы в виде просителя за него, Стася.

Поднаторевший в интригах статский советник был откровенен насчет способностей Шабельского лишь с директором департамента Белецким. Только ему он без обиняков рассказал, как ротмистр составлял злополучный рапорт о спокойной и безоблачной обстановке, которая якобы царила на военных кораблях Балтийского флота. Но в тот же вечер Мардарьев пришел к Шабельскому-старшему и сокрушенно поведал о том, что за допущенные Стасем промахи Белецкий хочет подать рапорт министру о необходимости отчисления ротмистра из состава отдельного корпуса жандармов, но он, Мардарьев, считал бы такой шаг неправильным, потому как молодой офицер еще может набраться опыта и стать со временем вполне подходящим сотрудником. Но все же, думается, надо его по-отечески отчитать, а потом попросить о его назначении в Ревель — там, в Эстляндском управлении, есть как раз одна вакансия.

В глазах Шабельского-старшего Мардарьев стал ангелом-хранителем двоюродного племянника, а Белецкий жестокосердным гонителем. Генерал пообещал хорошенько отчитать молодого родственника и сдержал свое слово так, что Стася каждый раз передергивает при воспоминании об этом. Но, как бы то ни было, он остался в составе отдельного корпуса жандармов.

Столкнувшись с Мардарьевым в коридоре, ротмистр хотел пройти мимо с высоко поднятой головой, да не тут-то было! Одариваемый восклицаниями о счастливой встрече, он был затащен в уютный мардарьевский кабинет, усажен в глубокое удобное кресло, а в руке его оказалась душистая, изящная папироса с золотым кружочком на мундштуке.

— Это вы непременно попробуйте, — добродушно сказал Мардарьев, ставя фарфоровую пепельницу на подлокотник кресла. — Расследовали мы как-то одно неприятное дельце на табачной фабрике Богданова — там подпольную типографию, представьте себе, в помещении фабричного склада умудрились организовать… А владелец оттого ли, что струхнул, то ли от радости, что мы смутьянов арестовали, но только прислал мне под рождество запасец особых папирос. Самый лучший сорт — это «Сфинкс». Глава товарищества уверяет, что в этих папиросах отборный турецкий табак с примесью нашего крымского. Так ли на самом деле или нет — не знаю, но папиросы действительно хороши, не правда ли?

Стась неопределенно улыбнулся в ответ, но про себя отметил, что таких отличных папирос сроду не пробовал. Однако вслух ничего не сказал, продолжал хранить молчание, ожидая, что скажет Мардарьев дальше. Ведь не затем же он его зазвал, чтобы папиросами угостить.

— Слышал я, — продолжал Мардарьев, — что ваш дядюшка собирается кое-что пораспродать из своих владений в Орловской губернии.

— Право, не знаю, ничего он не говорил об этом.

— Ну, а я-то случайно прослышал, Станислав Казимирович! А потому просьбу к вам имею небольшую — не могли бы вы неофициально, не объявляя зачем, порасспросить дядюшку и узнать, на какую окончательную цену он согласится.

Услышав это предложение, Стась навострил уши. Одно дело Мардарьев как инспектор и проверяющий, а другое — как проситель. Тут уж их роли менялись. И Стась распрямил спину, свободно откинулся и, уже не стесняясь, без спросу потянулся к лакированной коробке с папиросами.

— А, понравилось? — улыбнулся Александр Ипполитович. — Я так и думал, что понравится… Курите на здоровье, Станислав Казимирович. Ну так как насчет того, чтобы с дядюшкой поговорить?