Удушающая сладость, заиндевелый пепел. Книга 2 - Дянь Сянь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Сюй Фэн приветствует Будду.
Сюй Фэн? Вот, значит, как его зовут.
Будда сидел, скрестив ноги, на лотосовом троне. Опустив глаза, он невозмутимо смотрел на посетителя, словно видя его насквозь:
– Тебе нет нужды ни о чем просить. То, что может произойти, случится без твоего прошения. А о том, чего не может произойти, молить смысла нет. Если отклониться в сторону на один хао или один ли, потеряешь мухурту [115].
Хозяин помолчал. Укрепив свой дух, он тихо сказал:
– Знаю. Я совершил грех и расплачиваюсь за содеянное. Но…
После долгой паузы хозяин продолжил:
– Я просто хочу снова увидеть ее. Всего один раз… Если это невозможно, то услышать от нее хоть слово…
Несмотря на уродливую внешность хозяина, его голос всегда радовал слух. Сегодня хозяин почему-то говорил хриплым, прерывистым голосом, напоминая обиженного ребенка, который задыхается от плача. Мне стало не по себе. Прошло немало времени, и он добавил:
– Ее души еще не рассеялись. Я ощущаю ее присутствие, но не понимаю, где она. Я не прошу ни о чем, кроме совета. Где ее отыскать?
Будда со вздохом ответил:
– Перед твоими глазами. Что видит твой взор, видит и сердце. Что видит сердце, видишь и ты.
Глубокомысленно… Даже такая умница, как я, ничего не поняла. Интересно, понял ли хозяин слова Будды?
– Благодарю Будду за наставление…
Судя по всему, хозяин тоже ничего не понял. Он долго молчал, словно в его голове зрела важная мысль, и в конце концов спросил:
– Есть ли еще надежда на новую жизнь?
– Одна глупая мысль ведет к разрушению праджни. Но если мысль обрела мудрость, она породит праджню [116].
Будда Шакьямуни воистину добр и готов ответить на любой вопрос, вот только, похоже, не каждому дано постичь суть его откровений. Вот поэтому он – Пробужденный, а я – всего лишь ничтожная душа хунь…
Я думала, думала и заснула. Когда проснулась, хозяин уже вернулся домой. Перед ним, заложив руки за спину, стоял незнакомый мне господин. Полы его повседневного одеяния развевались на ветру. Выглядел гость на редкость изящно и утонченно.
– Когда-то я думал, что мы с тобой – равные по силе соперники, которые отстаивают свое достоинство, чтут принципы, не желают уступать, и со временем кто-то из нас победит. Но теперь я понял, что порой нельзя отличить победу от проигрыша, а правого от виноватого. Иногда остаются одни виноватые… Я просчитался в самом начале, ты – в конце… Когда ничего не исправишь, можно только сожалеть о содеянном…
Голос звучал тепло и приветливо, лишь меж бровей господина пролегла глубокая складка горестного раскаяния. Как будто весенний ветер тосковал о том, что не поспел к появлению первых бутонов.
– Просчитался? – медленно переспросил хозяин. – Нет. Ты всегда все предугадывал верно, а я не строил никаких планов. Неужели ты до сих пор не понял, что любовь не терпит расчета? Я никогда ничего не упускал и не верю, что упустил. Я просто знаю, что виноват.
Похоже, слова хозяина задели гостя за живое. Тот ничего не ответил. Только напоследок господин в простом одеянии сказал:
– Я велел бросить принцессу Суй Хэ в темницу.
Хозяин кивнул, хотя новость его, очевидно, не заинтересовала. Наши с ним глаза были прикованы к уголку бумажного листа, который выглядывал у собеседника из кармана в рукаве. Перед уходом гость протянул стопку сюаньчэнской бумаги хозяину.
– Думаю, она хотела бы передать тебе кое-что. Я не желал с ними расставаться, ломал голову в поисках предлога, чтобы оставить себе… Но что не мое, никогда моим не станет…
Взяв у гостя пачку пожелтевших листов, хозяин отчеканил ему в спину:
– Больше никаких войн.
Господин в простом одеянии обернулся и, пристально глядя хозяину в лицо, подтвердил:
– Больше никаких войн.
Вслед за этим он исчез из виду. Три слова положили конец вражде.
Почему эти листы бумаги кажутся мне такими знакомыми? Наблюдая за тем, как хозяин перебирает их один за другим, я гадала, где могла видеть их прежде. Каждый лист был покрыт рисунками, вот только мастерством художник явно не блистал. Взять хотя бы набросок, который привлек внимание хозяина. Я долго смотрела на эту мазню и поняла, что это птица, но какая именно – так и не смогла разобрать… То ли некая уродливая разноцветная ворона с длинным хвостом, то ли ощипанный феникс с головой странной формы – трудно сказать.
Я цокала и сокрушалась, разглядывая эти смехотворные каракули, пока не увидела, что на другом рисунке изображен мужской силуэт в профиль. Несколько умелых штрихов слились в четкий и живой образ гордого господина: миндалевидные глаза, прекрасные губы – безжалостные и чувственные… Рисунок тревожил мысли, будил грезы и вызывал желание узнать об этом мужчине как можно больше.
Когда хозяин перебрал все наброски, выяснилось, что большая их часть – это портреты одного и того же благородного господина. Он сидел, стоял, сердился, гневался, поворачивался к зрителю боком или спиной. Кисть художника мастерски справлялась с любой позой и любым настроением. Своенравное лицо мужчины вставало перед глазами как живое.
Я терялась в догадках. Как художник, который ужасно рисует цветы и птиц, мог так преуспеть в портретной живописи? Бесконечно изображая одного и того же мужчину, он создал шедевры, в которых в полной мере проявился поистине божественный талант.
– Цзинь Ми…
Что? Почему, разглядывая картинки, хозяин опять произнес это имя?
Длинные тонкие пальцы сжали краешек бумажного листа с такой силой, что побелели суставы. Как будто хозяин хотел схватить что-то недостижимое и мучился от невыносимой боли.
– Почему ты была так глупа?.. Глупа до невозможности… Я думал, это я глупец… Не ожидал, что ты окажешься еще хуже! Как ты могла совершить столько нелепицы? Я обучал тебя сотню лет, а ты так ничего толкового и не усвоила, выучилась только глупости… Глупышка! Ладно, я натворил дел, но тебе-то зачем было повторять за мной? Как такое могло случиться? Ты знаешь… Я не вынесу…
От его рассуждений о глупости у меня голова пошла кругом. По непонятной причине пренебрежение хозяина к глупцам меня возмутило. Почему нельзя быть глупцом? Что в этом плохого? Незаурядная глупость – тоже достойный повод для гордости!
– Я с первого взгляда понял, что этот кролик – ты, но притворился, будто не узнал. Хотелось сжечь
