Барбизон. В отеле только девушки - Паулина Брен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Наконец, покорно, точно рот куклы чревовещателя, губы мои изогнулись в подобие улыбки». «Но послушайте, – внезапно почувствовав дурное, запротестовал фотограф. – У вас такой вид, будто вы вот-вот заплачете» [21].
Фотография Сильвии – приглашенного редактора работы Ландсхоффа стала культовым и самым тиражируемым ее портретом.
Но на этом неприятные сюрпризы не закончились. Еще в мае «Мадемуазель» попросил у потенциальных редакторов написать от руки, чего именно они хотели бы добиться в Нью-Йорке: «Напишите от руки небольшое эссе о том, чего вы ожидаете от месяца в „М-ль“ и чего бы вам, возможно, захотелось бы дать журналу (50-100 слов). И поставьте собственную подпись» [22]. Эссе эти, помеченные как «первостепенной важности» среди присланных заранее форм и документов, затем без ведома участниц попадали к графологу. Уловка заключалась в том, что полученный анализ почерка присоединялся к «рабочей биографии» каждой вместе с фотографией, сделанной Германом Ландсхоффом, на которой девушку снимали с чем-нибудь, имеющим отношение к ее биографии. В случае Сильвии – с перевернутой розой и заключением [23]: «Сильвия преуспеет в художественной сфере: у нее есть восприятие формы, чувство прекрасного и острая радость творчества». Но любопытнее – и куда менее лестной – была пропущенная часть графологического анализа: хотя «восприятие формы и чувство прекрасного могут стать подспорьем в сфере моды и дизайна интерьеров», ей требуется «избавиться от поверхностности, высокопарного поведения и узости мироощущения».
Сильвия прочла отчет графолога целиком и, возможно, именно с целью кардинально изменить сокрушительный анализ, вскоре после этого, будучи с остальными приглашенными редакторами на особенном обеде в фешенебельном ресторане, она бесцеремонно поставила рядом с собой [24] вазочку предназначенной для всех икры. Маленькой серебряной ложечкой она принялась поедать содержимое вазочки, как будто не обращая внимания на изумленные взгляды. Но конечно же она прекрасно осознавала, что делает; спустя пятнадцать лет эта сцена всплывет в романе «Под стеклянным колпаком»:
«Я поняла… если ты что-то делаешь за столом неправильно, но при этом ведешь себя так самонадеянно, будто бы точно знаешь, что так и надо, тебе все сойдет с рук и никто не станет считать тебя дурно воспитанным, а твои манеры – небезупречными. Все решат, что ты оригинал и остроумец».
Сильвия ошибалась, полагая, что «никто не станет считать тебя дурно воспитанным». Как минимум одна из редакторов в тот вечер решила, что Сильвия не стоит всей суеты вокруг нее, поняв, что это не невинный жест, которого можно ожидать от «деревенщин» вроде Дженет Вагнер или Лори Глейзер.
Несмотря на активнейшую светскую жизнь, с первой же недели редакторов завалили работой, раз уж им было уготовано появиться в августовском номере. Сильвию выбрали приглашенным выпускающим редактором со стажировкой под началом Сирилли Эйблс. Она попыталась скрыть разочарование: ей-то хотелось стажироваться у знаменитой Риты Смит в качестве редактора отдела прозы. Она послушно перенесла в кабинет Эйблс письменный стол и пишущую машинку и просиживала целыми днями допоздна, работая и слушая ее разговоры. Нива Нельсон, как и остальные, проходя мимо, видела, как Сильвия «стучит-стучит-стучит по клавишам, в раздражении выдирая один лист за другим и начиная заново, сидя за небольшим переносным столиком для печатной машинки, спиной к столу Эйблс и лицом к двери, выходившей в аккурат в проход между кабинетами, где рано или поздно оказывалась каждая» [25]. Талант Сильвии означал, что и потребуют от нее больше. Ожидалось, что этим летом Плат ждут великие свершения, тогда как от бестолковой Динни Лейн и легкомысленной Лори Глейзер требовалось лишь сообщать читательницам, какого оттенка помада будет в моде в этом сезоне, да прилежно посещать обеды и ужины и принимать небольшие подарочки от производителей и рекламщиков, желавших подлизаться [26].
Время шло, и у приглашенных редакторов появился распорядок дня. Стояла ужасная жара, с которой пытались бороться «хлопчатобумажными юбками, закрывающими икры» [27], и Лори Глейзер и Сильвия встречались в проходе, улыбаясь «особенно белозубой улыбкой, оттененной модной в 1953 году пурпурной помадой». Нива приобрела приятную привычку начинать свой день в кофейне «Барбизона»; за стойкой обычно сидела еще одна девушка из приглашенных редакторов. Нива подсаживалась к ней [28] и заказывала кофе с молоком в большой белой керамической кружке и сладкую булочку, обычно «медвежью лапу» из миндального теста с фруктовым джемом. Динни Лейн, приехавшая на стажировку после помолвки, все выходные искала свадебное платье; наконец, нашла простой и элегантный наряд из белой органди. Все обсуждали, как не хватает Сильвии, которая засиживается на работе допоздна: даже не столько ради всяких мероприятий, сколько ради ежевечернего общения обитательниц пятнадцатого этажа «Барбизона», державших двери номеров открытыми настежь – отчасти чтобы бороться с удушающей жарой 1953 года, отчасти чтобы спросить у соседки, что надеть.
Когда по прошествии двух недель пребывания пришло время для официального фото победительниц, их, в одинаковых клетчатых юбках, блузках и кепи, отвезли в Центральный парк и велели им выстроиться в форме звезды. Сильвия, в своей обычной манере описывая происходящее в положительном ключе [29], сообщала домой, что на них надели «очень милые» клетчатые одежки. Но это было не так. Они никому не шли, и от них все ужасно чесалось. Девушек привезли в фургоне в парк в тридцатипятиградусную жару и заставили стоять «в одинаковых шерстяных клетчатых юбках и мальчиковых рубашках с длинным рукавом, застегнутых на все пуговицы, в которых бюст казался все сто сантиметров в обхвате, а псих-фотограф целился в нас с мостков» [30]. Лори Тоттен, соседка Сильвии из Массачусетса, была в еще большем ужасе от «дурацких колпаков», которые их заставили надеть на головы, чем от кошмарных юбок и блузок [31]. Про себя Сильвия возмущалась тому, что ее заставили надеть детскую голубую рубашечку, отчего она выглядела особенно нелепо. Тем не менее на групповом снимке она стоит на самом верху «звезды» и широко улыбается.
Прошло еще пять дней, и Сильвия все еще старалась убедить себя, мол, ничего страшного в том, что ее не взяли в отдел прозы, нет; пусть даже из ее писем и понятно, насколько она была нагружена работой: «Продолжаем трудиться. Целыми днями я читаю рукописи в кабинете мисс Эйблс и слушаю ее бесконечные телефонные разговоры. Рукописи Элизабет Боуэн, Румер Годден, Ноэля Кауарда. Оставляю пометки. Столько му учусь!» [32] И пусть это немного подло, но печатать письмо с отказом сотруднику «Нью-Иоркера» после получения стольких отказов из самого издания доставило ей
