Барбизон. В отеле только девушки - Паулина Брен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В самом деле, Нью-Йорк 1950-х без мужской компании предлагал крайне скудные возможности. Бытность дамы без кавалера означала значительное ограничение как количества мест, куда можно было пойти, так и того, чем заняться. Страстное желание Сильвии заполучить мужчину – из соображений как романтических, так и вполне практических – усиливалось еще и эскападами лучшей подруги, Кэрол Леварн. На следующий день после танцев в «Сент-Реджисе», когда почти все проснулись с похмельем, всех приглашенных редакторов рассадили по трем такси с шашечками, чтобы отвезти на очередную обязательную встречу с одним из рекламодателей «Мадемуазель». Сидевшая в первом такси Нива высунулась в окно – не столько для развлечения, сколько ради свежего воздуха. Вышло так, что в это время известный диск-жокей Арт Форд стоял на тротуаре у своего любимого бара, и он подошел к Ниве, приглашая ее с подругами выпить с ним и его друзьями. Нива, смеясь, отказалась и в шутку предложила ему попытать счастья со следующим такси. В котором как раз и ехали Сильвия и Кэрол. Не веря своим глазам, Нива и остальные смотрели, как те вышли из машины и исчезли в баре через дорогу, игнорируя обязательства перед «Мадемуазель». В романе «Под стеклянным колпаком» Сильвия, под именем Эстер, вспоминает о том, что увидела с тротуара:
«Под неистовое гудение клаксонов и крики он… дал водителю купюру, а потолм мы смотрели, как трогаются, одна за другой, машины с нашими девочками, точно свадебный кортеж из одних подружек невесты» [47].
И конечно же на танцах в «Сент-Реджисе» именно Сильвия ощущала себя скорее подружкой невесты, а не самой невестой – и продолжала так делать после небанального, даже рискованного решения пойти с Артом Фордом. На самом же деле стало только хуже. После, на обеде, устроенном рекламодателем в честь стажерок из «Мадемуазель», она, обожавшая авокадо, наелась крабового салата с таким же упоением, с каким уничтожила давешнюю икру. Но коктейль из авокадо, крабового мяса и майонеза слишком долго прождал приглашенных редакторов в кухне. В такси по пути домой Сильвия начала ощущать тошноту, и вскоре она накатила щедрой волной. До позднего вечера практически все бегали по очереди в туалеты, отчаянно стуча, мучительно выкручивая ручки, лежа на полу; кто-то беспомощно смеялся, когда стремительно вбегала очередная жертва, распространяя запах рвоты. В своем календаре Сильвия перечеркнула красным дни 16 и 17 июня, надписав большими печатными буквами: «ОТРАВЛЕНИЕ ТРУПНЫМ ЯДОМ».
* * *
Сильвия, которая прежде активно вела дневник, в июне 1953 года сделала лишь одну запись. Касалась она казни Розенбергов: еврейской супружеской пары, обвиненной в шпионаже в пользу русских. В дневнике Сильвия писала, что ее «тошнит» от того, что, хотя «все заголовки ревут» о предстоящей нынче вечером казни, все преспокойно заняты своими делами, будто бы в 23:00 ничего не произошло: не было «криков ужаса», лишь «умиротворенный зевок» [48]. Так начинается и роман «Под стеклянным колпаком».
Ничего не подозревавшая Нива Нельсон и была повинна в «умиротворенном зевке», так ранившем Сильвию. Утром 19 июня она, по своему обыкновению, пришла в кофейню. Увидев Сильвию за стойкой, она присела рядом и заказала неизменный завтрак: «медвежью лапу» и кофе с молоком. Очевидно было, что Сильвия чем-то взволнована, Нива спросила, в чем дело: та жестом указала ей на газетную стойку. Но Нива ничего не понимала [49]: ни в политике, ни в том, кто или что это такое – еврей, и понятия не имела ни о процессе, ни о предстоявшей казни. Сильвия выбежала оттуда, заслуженно обозвав ее «глупой». Нива поспешила следом, нагнав Сильвию уже в метро, когда из туннеля показался поезд. И застыла на полпути на ступеньках, наблюдая за тем, как Сильвия отворачивает лицо от скрежета состава, нараставшего из непроглядной тьмы туннеля, сопровождаемого летящими искрами.
В романе тот день описан еще подробнее:
«Стояло странное, душное лето – лето, когда отправили на электрический стул Розенбергов, и я не знала, что делаю в Нью-Йорке.
Вообще не понимаю, как это – электрический стул. От мысли о том, что кого-то убьют электричеством, меня тошнит…» [50]
Но почему же она не открылась Сирилли Эйблс, сочувствовавшей левым (а по мнению бывшего помощника редактора Джона Дэвиса, «стукнувшего» на нее в ФБР, – и вовсе коммунистки с партбилетом)? Эйблс бы уж точно поняла ужас Сильвии 19 июня – в день, вечером которого должны были казнить Розенбергов.
Сильвия ужасно расстраивалась из-за работы, нагрузки, Розенбергов, отсутствия достойных кавалеров, крушения нью-йоркских надежд. «Под стеклянным колпаком»:
«Вот только ничем я не управляла, даже собой. Просто курсировала из отеля на работу, потом на мероприятия, с мероприятий опять в отель и из отеля опять на работу, точно бесчувственный троллейбус» [51].
Прочие девушки часто заставали ее в слезах. Дженет Вагнер пыталась помочь ей, но к третьей неделе, как и прочие, махнула рукой. Это было чересчур.
В письмах матери Сильвия, как могла, старалась скрыть внутренний непокой; лишь иногда он проступает среди описаний одежды и чрезмерных признаний в любви Сирилли Эйблс. Восьмого июня она пишет матери: «Жизнь несется так быстро и яростно, что нет времени все усвоить. Сегодня лягу пораньше…» [52] и в том же письме далее: «…жизнь происходит так интенсивно и быстро, что я иногда спрашиваю себя: кто же я? Пойду-ка лягу» [53]. В книге «Под стеклянным колпаком» она пишет:
«Предполагалось, что мне будут завидовать тысячи таких же, как я, студенток колледжей по всей Америке, которые ничего не хотят так, как рассекать в черных лакированных туфлях тридцать седьмого размера – таких же, какие я однажды купила в „Блумингдейле“ в обеденный перерыв» [54].
К концу июля Сильвия поняла, что стала другой: Нью-Йорк изменил ее, но не так, как ей хотелось бы. Требовалось время, чтобы переварить все, что она увидела, услышала, ощутила и испытала – и не испытала, несмотря на страстное желание. За неделю
