Фаворитка (СИ) - Цыпленкова Юлия

Потерев подрагивающей рукой лоб, я подошла к столику, взяла папку и устроилась в кресле. Достав листы бумаги, изрисованные карандашом, я усмехнулась, глядя на свой портрет. Нам было тогда… по тринадцать лет, да, кажется так. Амбер упросила меня побыть ее моделью. Чтобы не скучать, я взяла книгу, которую стащила из отцовской библиотеки. Баронессе Мадести хотелось рисовать и разглагольствовать, а мне читать. И она в отместку за мое безмолвное позирование нарисовала карикатуру вместо портрета. Огромная толстая книга придавила меня, и я смотрю на зрителя выпученными глазами, волосы дыбом, рот похож на букву «о». Забавный детский рисунок, из-за которого мы привычно шуточно подрались…

— О, Амбер… — всхлипнула я и отложила папку.

Откинув голову на спинку кресла, я накрыла лицо ладонями и затихла так, пытаясь не поддаваться мыслям, которые несли в себе боль. Я не хотела осквернять эту комнату своими страданиями. Но вопросы, на которые некому было дать ответ, продолжали лезть в голову, и я всё глубже погружалась в пучину безысходности. Мне было себя жалко, и за это я злилась. Тоже на себя, за слабость.

— Боги, — выдохнула я и порывисто поднялась с кресла.

Папка упала на пол, рисунки разлетелись, и я поспешила их собрать. А потом мне на руку, в которой я держала один из набросков, упала капля. Шмыгнув носом, я подняла лицо к потолку, чтобы сдержать слезы. У меня получилось. И убрав альбомные листы обратно в папку, я перешла в спальню сестрицы, надеясь, что перемена места поможет справиться с эмоциями.

Мне не хотелось терзать себя, бесконечно вопрошая: почему он это сделал, за что выставил на посмешище, отчего так поступил и прочее, что, наверное, говорят все женщины, узнавшие об измене своего мужчины. Мне хотелось задавить в себе женщину, хотелось пробудить трезвый рассудок, чтобы обдумать свое дальнейшее существование. Но боль от предательства оказалась слишком сильна. Ни о чем ином думать не получалось, а перед глазами стояла всё та же картина, как Ив выходит из коляски, как направляется к дому, который купил своей любовнице, как ее руки ложатся ему на плечи, и он обнимает ее в ответ… как обнимал меня. Боги, да он делает с ней всё то же самое, что со мной! Может, и говорит те же слова…

— Зато она с радостью принимает все его подарки, — криво ухмыльнулась я. — Ты ведь так этого хотел, да, Ив? Тоже придумываешь ей неудобные платья и обвешиваешь тяжелыми драгоценностями? Играешь с новой куклой, большой мальчик? Ха-ха, — мой издевательский хохот оборвался на визгливой ноте, и я тяжело опустилась на кровать.

После и вовсе растянулась на ней. Я устремила взгляд в потолок, но он вдруг расплылся, и слезы, до сих пор сдерживаемые, наконец, прорвали платину и хлынули из глаз.

— Я знала, что так и будет, — прошептала я, — знала, а ты опоил…

И больше я не могла произнести ни слова, они захлебнулись в истерике, продолжавшейся не больше четверти часа. А потом я затихла и лежала, продолжая бездумно пялиться в потолок. Опустошив душу, я, наконец, смогла ни о чем не думать. Просто лежала и смотрела на лепной орнамент. И сколько прошло времени в этом отупении, я не знала. Оно просто исчезло за пеленой нового оцепенения.

На стук в дверь я не обратила внимания, и она осторожно приоткрылась. И когда надо мной склонилась Тальма, я перевела на нее взгляд и хрипло спросила:

— Что?

— Вы уже четвертый час тут, ваше сиятельство, может, изволите откушать?

— Не хочу, — ответила я и повернулась на бок.

— Может, настойки для успокоения?

— От головной боли найди что-нибудь, — тускло отозвалась я. — Голова болит.

— Я мигом, — ответила камеристка и покинула спальню.

Четвертый час… Меня, наверное, уже ищут. А может, он только вышел… Перед внутренним взором появилась новая картина – сытое и довольное лицо короля, каким оно бывает после утех…

— Тьфу, — скривилась я. — Мерзость какая.

Покинув кровать Амбер, я подошла к окну и, обняв себя за плечи, устремила взор на парк. Прикрыв глаза, я представила, как бегу по ухоженной лужайке, держа сестрицу за руку, и она замирает от смеси ужаса за наше поведение и предвкушения новой проделки. Мы смеемся, мы так счастливы и беззаботны. Какое же славное было время… И мне захотелось вновь окунуться в него.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Не дождавшись Тальмы, я направилась на выход. Сначала шла неспешно, но постепенно мой шаг ускорился, а вскоре и вовсе побежала, как когда-то в юности. Мне даже слышался возмущенный голос матушки, призывавший опомниться и не уподобляться бедняжке О, которая однажды добегалась до того, что упала с лестницы и свернула себе шею. Моя милая девица О…

— Госпожа! — воскликнула Тальма, едва не сбитая мной.

Но я лишь отмахнулась и бросилась на улицу. Уже на крыльце остановилась и закрыла глаза, подставив лицо ветру.

— Хэлл… — прошептала я, раскинула руки и позволила иллюзии на миг захватить меня, вообразив, что ветер подхватывает меня и несет далеко-далеко…

— Госпожа, хоть плащ наденьте, не дайте Боги, простудитесь, — моя заботливая Тальма вмешалась в мой недолгий воображаемый полет. — А ваша голова…

Обернувшись к ней, я бледно улыбнулась. Не желая огорчать женщину, я выпила снадобье, после забрала плащ и, накинув его на плечи, спустилась по лестнице вниз.

— Я прогуляюсь, — сказала я.

— Я с вами, можно?

Отрицательно покачав головой, я ответила:

— Хочу побыть одна.

Я брела по аллее, не обращая внимания, куда направляюсь. Моим разумом теперь владели воспоминания, гревшие душу. Они подарили мне недолгое забвение и легкую грусть, но притупили владевшую мною боль, и это было самым чудесным за последние несколько дней. Я шла, вслушиваясь в шорох листьев, и мне казалось, что я различаю нечто похожее на слова: «Я рядом, я с тобой». Должно быть, это Хэлл решил поддержать меня в моей печали, и я испытала прилив благодарности к моему покровителю, даже если всё это мне только чудилось.

А потом я остановилась и нахмурилась, вдруг осознав, что почти дошла до пруда. Оглядевшись, я усмехнулась, потому что стояла сейчас там, где впервые увидела его. Да, именно здесь. Он стоял всего в нескольких шагах, смотрел, а я замирала от ощущения силы, шедшей от него.

— Хищник, — прошептала я и зло усмехнулась: — Да просто проглот, жрущий без разбора.

Графиня, баронесса, оперная певичка, горничная, королева – какая разница. Ивер Стренхетт проглотит любое блюдо.

— Гадко, — поморщилась я. — Как же гадко!

И, сорвавшись с места, я бросилась прочь от места, где впервые была очарована мужчиной, в котором видела друга, советчика, соратника, но получила любовника, не знавшего меры и такого простого понятия, как верность. Боги! Он ревновал меня, подозревал, следил, охранял, а сам отвез в театр, чтобы любоваться на приглянувшуюся ему женщину! Он сидел рядом со мной, держал за руку и желал другую… Это даже не предательство, это какое-то извращение!

Накрыв лицо ладонями, я брела, покачиваясь, пока не задела ветку куста. Охнув от неожиданности, я отдернула руки и обнаружила, что вышла на берег пруда. И вновь мне вспомнился день моего совершеннолетия. Здесь я стояла между королем и моим отцом. Глаза государя лучились озорством и весельем. И он, нарушая этикет, поцеловал мне руку.

Облизав губы, я приблизилась к воде и, присев, опустила в нее пальцы. Конечно же, вода была холодной, и я распрямилась.

— Предатель, — простонала я, глядя себе под ноги, — каков предатель. Ивер Стренхетт, ты проклятый лжец!

— Шанни… — донеслось до меня.

Порывисто обернувшись, я обнаружила его позади себя. Король показался мне рассеянным, но глядел он прямо, и глаза его лихорадочно поблескивали. Сердце мое забилось птицей, пойманной в силок, и, сжав горло ладонью, к которому подкатил ком, я опустила взгляд и поспешила уйти. Ив поймал меня за руку. Я с силой дернула ее, но вместо свободы мне достались объятья лживого любовника.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Отпусти, — негромко потребовала я.

— Нет, — хрипло ответил государь. — Не могу.