Сталин. Охота на «Медведя» - Николай Лузан

Бросив негодующий взгляд на чернильное небо, по которому продолжали шарить лучи прожекторов, он распорядился ехать в объезд, по набережной. На въезде в Кремль снова завыли сирены воздушной тревоги. Фашисты возобновили налет. Машина проскользнула в темный зев Боровицких ворот и остановилась у подъезда. Берия, прижимая к груди папку, стремительно поднялся по ступенькам. В коридорах и кабинетах было безлюдно, только немногословная охрана оставалась на своих постах. В приемной он столкнулся с Власиком и вместе с ним спустился в убежище.

В нос шибануло запахом краски и дерева – строительство бункера для Вождя закончилось несколько дней назад. В нем все до мелочей напоминало интерьер его любимой Ближней дачи в Кунцево. В приемной их встретил Поскребышев. Руководитель личной канцелярии Хозяина и Особого сектора, которые не были подвластны ни ЦК, ни НКВД, он надежно оберегал тайны Вождя и, как никто другой, угадывал его мысли и желания. Работа аппарата, доведенная Поскребышевым до совершенства, не знала сбоев – указания Сталина выполнялись беспрекословно и в срок. В редкие минуты благодушия, в присутствии вождей помельче, он, подшучивая над ним, называл его не иначе, как «наш самый главный».

Поздоровавшись, Берия попытался завести разговор с Поскребышевым и узнать о настроении Сталина. Тот холодно кивнул и, отделавшись общей фразой, предложил:

– Подождите, Лаврентий Павлович, у него Жуков.

У такого поведения Поскребышева были веские причины. Незадолго до войны была арестована его жена. Он обратился к Сталину с просьбой помочь разобраться с ее делом, а тот как бритвой отрезал: «Я в дела НКВД не вмешиваюсь!» Кивнув Берии на кресло, Поскребышев уткнулся в бумаги. Тот не стал садиться.

В приемной воцарилось тягостное молчание. Берия бросал нетерпеливые взгляды на дверь кабинета Сталина – доклад Жукова затягивался, и в нем нарастало раздражение. Впервые они столкнулись при разоблачении органами изменников среди командования Белорусского военного округа. Жуков, будучи заместителем командующего, осмелился встать на защиту предателей из 3-го и 6-го кавалерийских корпусов. Прикрывая своих подельников, он пытался обвинить НКВД в подрыве боевой готовности войск и шельмование командных кадров. В ответ в наркомате в спешном порядке принялись «раскручивать» дело на строптивого генерала. Но Сталин не дал ему хода и отправил Жукова воевать в Монголию. После разгрома японцев на реке Халхин-Гол его карьера стремительно пошла в гору, а с началом войны Сталин запретил даже заикаться о нем. Жуков один стоил Ворошилова, Буденного и всех вместе взятых «кавалеристов», потому как знал, чем остановить фашистов.

Доклад Жукова подошел к концу. Дверь распахнулась, и он твердым шагом вышел в приемную. Следы усталости и бессонных ночей проступили на его волевом лице. Сухо пожав руку Берии, генерал направился к лифту.

– Проходите, Лаврентий Павлович! – пригласил Поскребышев в кабинет.

Берия перешагнул порог и стрельнул взглядом в сторону Сталин. Тот, склонившись над картой обороны столицы, нервно попыхивал трубкой. За последние четверо суток, с того часа, когда они встречались последний раз, в нем произошли разительные перемены. В подземном склепе, при искусственном освещении исчез ореол величия и вождизма. В глаза бросалась маленькая, нескладная фигура, и даже высокий каблук, искусно спрятанный мастером в голенища сапог, не добавлял роста. Непропорционально большой торс болтался в просторном кителе, левая рука и плечо двигались с трудом. Сквозь поредевшие волосы восковым цветом просвечивал череп, а усы обвисли. Таким Берия видел его в первые дни войны.

– Здравствуй, Лаврентий. Что у тебя? – вяло спросил Сталин.

Берия лихорадочно соображал. Здесь, в убежище, наедине с ним стройная логика доклада начала рушиться. Ему было хорошо знакомо это состояние Хозяина, когда периоды депрессии сменялись вспышками ярости, и тогда горе тому, кто подворачивался под горячую руку. Он решил не спешить с сообщением Зорге и ограничился дежурной фразой.

– Иосиф Виссарионович, поступила серьезная разведывательная информация, – и после паузы сделал акцент на последней фразе: – Особенно по дальневосточному направлению.

Сталин остался безучастен. Мыслями он все еще находился там, на подступах к Москве, где шли ожесточенные бои с гитлеровцами.

– Некоторые ее наиболее важные позиции нуждаются в перепроверке, – продолжил доклад Берия.

Сталин снова никак не отреагировал и склонился над картой. Острые, черные стрелы пронзили Волоколамск, Можайск и хищно нацелились на Истру. Противостоящие им силы 32-й и 316-й стрелковых дивизий сосредоточились у шоссе и ценой огромных жертв пытались остановить наступление гитлеровцев. Сталин взял карандаш, провел в районе Истры жирную красную черту, поднял трубку телефона – ответил Поскребышев – и распорядился:

– Срочно свяжитесь с Жуковым и Тимошенко! Пусть они доложат предложения по усилению резервами и противотанковыми средствами дивизий Полосухина и Панфилова, – затем перевел взгляд на Берию и спросил: – Так, говоришь, важная информация?

– Да, товарищ Сталин, но ряд позиций нуждается в дополнительной проверке, – избегал однозначных оценок Берия.

– Ну давай, показывай!

– Вот, пожалуйста, – Берия раскрыл папку с разведсводкой, шифровками резидентур, положил на стол и застыл в напряженном ожидании.

Сталин тяжело опустился на стул, потер виски, достал из пачки папиросу, сломал и высыпал табак в трубку. Сухой треск спички нарушил тишину, и яркий огонек безжалостно обнажил следы глубоких оспин на лице и старческие склады на шее. Он глубоко затянулся и сосредоточился на разведсводке. К такого рода документам у него было особое отношение. Многолетний опыт борьбы не на жизнь, а на смерть с царской охранкой, в последующем с бывшими соратниками – мастерами политических интриг и закулисных сделок – приучил его предельно осторожно относиться к самой, казалось бы, достоверной информации. В одном случае она являлась тем самым ключом, который открывал сокровенные тайны противника, в другом – даже самый секретный документ мог оказаться ловкой мистификацией и привести к поражению. Он был твердо убежден: в тайной войне выигрывает тот, кто играет по своим правилам и навязывает врагу свою волю.

Дочитав до конца разведсводку, Сталин не спешил с оценками, положил трубку на пепельницу, встал из-за стола и размеренным шагом прошелся по кабинету. Берия хорошо изучил эту его привычку и ловил каждое движение и изменения в мимике, но лицо Сталина оставалось непроницаемым как маска.

«То, что доложил Лаврентий, выходит за рамки последних сообщений, поступивших из НКВД и от военной разведки, – размышлял Сталин. И здесь память услужливо подсказывала: весной сорок первого, а точнее – 19 мая, Зорге – Рамзай сообщал: «Девять армий, которые включают 150 дивизий, будут сконцентрированы для операции против СССР», – а 15 июня он назвал и точную дату – 22 июня!»

Последнее сообщение Зорге болезненно напомнило Сталину, пожалуй, о самых унизительных часах в его жизни. 22 июня 1941 года Молотов, Тимошенко, Ворошилов и Лаврентий стали свидетелями его фиаско. Он просчитался в оценках и сроках войны с Германией.

В те июньские дни все складывалось против него. Гитлер постоянно угрожал и шантажировал. Рузвельт хранил молчание. А Черчилль интриговал и подливал масла в огонь своими конфиденциальными посланиями: «Имеющие особую значимость и рассчитанные привлечь Ваше внимание данные о подготовке агрессии Германии против Советского Союза».

Заклятый враг Советской России, он для пущей убедительности ссылался на то, что, «информация надежная и получена от заслуживающего доверия агента».

«Предупреждал? Мерзавец! Спал и видел, как бы столкнуть лбами меня с Гитлером!»

В том клубке противоречивых сведений спецдонесение Зорге походило, скорее, на тонкую дезинформацию немецкой разведки, запущенную через японцев. Оно переполнило чашу терпения Сталина и вызвало вспышку гнева на Берию и его информаторов.

– Выходит, он еще жив? – спросил Сталин.

Берия напрягся. Ситуация повторялась – полгода назад его вместе с Голиковым, главой военной разведи, вызвали в Кремль для доклада о положении на западной границе. После ознакомления со спецдонесениями Рамзая, Старшины и Корсиканца, предупреждавших о скором нападении Германии на СССР, Хозяин вышел из себя и обозвал его с Голиковым паникерами, а агентов – «международными провокаторами». К счастью, дальше угроз дело не пошло, но, хорошо зная коварный нрав Хозяина, Берия решил подстраховаться и дал команду отозвать из-за границы резидентов, приславших эти сообщения и отправить в лагерь.

Война девальвировала приказ. Резолюция Берии на разведывательной сводке от 21 июня: «Секретных сотрудников за систематическую дезинформацию стереть в лагерную пыль как пособников международных провокаторов, желающих поссорить нас с Германией», так и осталась грозным росчерком пера.