Шерлок Холмс пускается в погоню (сборник) - Мэтью Эллиотт

– Такого не будет никогда, Холмс, – заверил я пылко.

– Вы говорите это по доброте душевной, Уотсон. Едва ли не всю нашу встречу Сантини колебался между заискивающей, невинной улыбкой и траурной важностью, что, должен отметить, выглядело почти комично. Именно с херувимской улыбочкой он пел мне дифирамбы.

«Мистер Холмс, – начал он, – позвольте выразить искреннее удовольствие оттого, что я жму руку человеку, который победил Тирана-Висельника, дона Хуана Мурильо».

«Мое участие в деле было весьма скромным, мистер Сантини, и не могу сказать, что полностью удовлетворен его исходом», – возразил я.

«Но все сложилось наилучшим образом. Действительно, я горд сообщить, что был в толпе, которая с энтузиазмом приветствовала тот славный день, когда коричнево-желтый флаг диктатуры был скинут с крыши президентского дворца и заменен зелено-белым флагом нового, демократического Сан-Педро. Восхитительный день, мистер Холмс! Как и многие другие, я верил, что после смерти Мурильо, без сомнения ставшей результатом конфликта диктатора с его кликой, моя родина навсегда освободилась от тирании».

«Но, по-видимому, что-то пошло не так?» – предположил я.

«Я получил из Сан-Педро тревожную информацию, которая угрожает подвергнуть опасности все, за что мы так упорно боролись и чего наконец добились».

Пока Сантини говорил, Уотсон, добродушие постепенно слиняло с его лица, и оно сделалось чрезвычайно мрачным – так он пытался донести до меня всю серьезность ситуации.

«Похоже, во время пребывания в вашей стране Висельник надиктовал мемуары своему секретарю Лопесу, известному вам как Лукас».

«Я его совсем не знал, мистер Сантини. Но очень сожалею, что как Лопес, так и его хозяин не только не попали мне в руки, но и избежали цепкой хватки очень способного инспектора Бэйнса».

Холмс отвлекся от воспоминаний и повернул лицо ко мне:

– Кстати, Уотсон, вы знаете что-нибудь о смерти Мурильо?

Я был несколько смущен этим неожиданным вопросом и почувствовал себя как провинившийся школьник, потому что за всей это суетой, сопровождавшей возвращение Холмса в Лондон, абсолютно забыл рассказать ему о том, что последовало за нашими приключениями. Даже ощущаемый мной физический дискомфорт усугубился, когда я стал объяснять виновато:

– Инспектор Бэйнс написал мне об этом. Все случилось в Мадриде примерно через шесть месяцев после того, как вы… спустя шесть месяцев. Мурильо и Лопес были обнаружены заколотыми в своих номерах в отеле «Эскуриал». Конечно, как говорит Бэйнс, это не было результатом ссоры. Зная вашу высокую оценку его способностей, уверен, что вы бы согласились с его заключением.

Некоторое время Холмс обдумывал эту новую информацию, а потом прокомментировал:

– Вряд ли такой финал понравится вашим читателям, Уотсон.

– Я могу внести поправки, если когда-либо решу написать об этом.

Он посмотрел на меня с неодобрением, какое иногда обнаруживал при обсуждении моих литературных опытов.

– Вы же сами говорили, что я не смогу рассказывать об этой истории в моей обычной манере.

– Правда? Хм. Не помню. Кстати, как там Бэйнс?

– К сожалению, его карьера складывается не так успешно, как вы предсказывали. Насколько я знаю, сейчас он служит в Шеффилде, но по-прежнему надеется, что однажды его переведут в Скотленд-Ярд.

Холмс печально покачал головой:

– Не переведут. Скотленд-Ярд боится воображения и ума. Они там такие. И я с грустью отмечаю, что они не изменились за минувшие три года. Но вернемся к моей истории. Я выудил из Сантини подробности, касающиеся мемуаров, о которых он говорил.

«Понятно, что в этом ценном документе, который еще нужно обнаружить, проклятый Мурильо назвал несколько членов нынешнего правительства, лояльных к его курсу».

«И вы желаете, чтобы я нашел для вас этот документ?» Говоря так, я начал шарить в кармане халата, искал свою черную глиняную трубку, потому что терял интерес к беседе. «Несколько лет я был далеко от цивилизованного общества, мистер Сантини, но мне кажется, что эти бумаги вряд ли так уж ценны…»

«Ценны, да еще как!» – выкрикнул он.

И, должен признаться, Уотсон, я был так поражен его яростным возражением, что уронил трубку, которая закатилась под мой стул.

«От этих бумаг зависит будущее Сан-Педро». Буря, возникнув неожиданно, так же неожиданно и улеглась. К нему вернулись манеры мягкого, обходительного человека, каким он представлялся несколько мгновений назад. Сантини смахнул воображаемую пылинку с безупречных брюк и продолжил уже спокойнее: «Если кто-то из этих людей решит последовать по пути диктатора, Сан-Педро может оказаться под пятой второго Мурильо. Обладая властью и влиянием, они являются угрозой для демократии. Им не место в нашем правительстве и в нашей стране, не только сейчас, но и потом. Надеюсь, мне удалось ясно выразить свою позицию, мистер Холмс?»

«Вполне, мистер Сантини», – ответил я, опасаясь, что выдал свое беспокойство. Я решил, что попытки достать из-под стула трубку будут выглядеть неприлично. «Но ведь у друзей демократии был свой человек в окружении Мурильо. Почему эта особа не подскажет вам, где искать бумаги?»

«К сожалению, сеньора Дурандо начала работать у мистера Хендерсона, как в то время называл себя Мурильо, когда бумаги уже были продиктованы. Она не рискнула выяснять их местонахождение, потому что ее положение гувернантки было не слишком прочно. Пришлось приложить много усилий, чтобы убедить мисс Стоппер из агентства по найму устроить в такую богатую семью гувернантку весьма скромных достоинств».

Конечно, я воздержался от возражений, но про себя решил, что женщина, которую мы знали как мисс Бёрнет, обладала весьма значительными достоинствами, правда в областях далеких от образования. Она не только была агентом в стане врага, но также спланировала два покушения, последнее из которых удалось, и участвовала в них. Думаю, зная то, что нам стало известно сейчас, мы вправе полностью возложить на нее ответственность за смерть Мурильо и Лопеса.

– Я даже уверен, что она была бы польщена, услышав от вас такое, – предположил я.

– Полагаю, лучше всего эту мысль выразил Федр[44], сказав: Saepe intereunt aliis meditantes necem[45].

– Кажется, у китайцев есть похожая пословица о рытье двух могил, – продолжил я, не желая отставать.

Холмс рассмеялся:

– Вижу, мы еще многому можем научить друг друга, Уотсон. И это очень хорошо. В общем, Сантини продолжил, желая разъяснить мне ситуацию: «Соратники мисс Бёрнет убедили меня, что бумаги не хранились в Дозорной Башне или где-нибудь поблизости. Они это проверили. Однако существуют границы, за которые нельзя переходить в чужой стране. И, несмотря на все рвение, им не хватало навыков опытного сыщика. Поэтому нам нужны вы, мистер Холмс, чтобы проследить передвижения Мурильо в Англии до того, как его опознали под именем Хендерсона, и выяснить местонахождение бумаг. Остальное я беру на себя. Мне бы также хотелось получить детальный отчет о ваших расходах».

«Вы слишком спешите, сэр, – прервал я его, подняв руку, чтобы остановить готовый хлынуть словесный поток. – Это дело для опытной ищейки, как любит выражаться мой коллега. Но я вряд ли гожусь на роль вашего агента. Меня не занимают дела, не требующие хотя бы отчасти применения логической дедукции».

Казалось, Сантини скорее поражен, чем разгневан отказом: «Но, мистер Холмс, я считал, что вы, как друг демократии…»

«Как друг демократии, сэр, я советую вам искать помощь в другом месте. Здесь, в Лондоне, много полицейских сыщиков и не меньше частных. Насколько мне известно, теперь я уже не единственный детектив-консультант. На самом деле вы не прогадаете, если обратитесь к молодому человеку по имени Фредерик Дарней, который довольно подробно изучал мой метод. Уверен, он лучше подойдет для этой задачи. Кто знает, возможно, он даже представит вам детальный отчет о своих расходах? Теперь прошу меня извинить, но я должен вернуться к разборке папок с делами, которой был занят перед вашим приходом. С сожалением должен отметить, что они пришли в полный беспорядок за время моего отсутствия. Хорошего вам дня, сэр».

Возможно, я поступил опрометчиво, Уотсон, но мы все должны чем-то жертвовать ради нашего искусства, и теперь моя очередь.

– Подумать только, такое многообещающее дело! – простонал я.

– Ба! Рутинная работа детектива. Где то необычное, что единственно и привлекает меня?

– Но разве вы сами не говорили, что некоторые из самых интересных ваших дел возникли из наблюдений за обыденными мелочами?

Должно быть, в моем тоне прорвалось нерациональное раздражение, вызванное высокомерием Холмса, потому что он ответил мне в той спокойной, выдержанной манере, которую приберегают для капризного ребенка: