Грязная буйная штучка (СИ) - Калитина София

За столом воцарилась полная тишина, и каждая делает вид, что увлечена содержимым своей тарелки, но на самом деле пытается осмыслить то, что я сейчас обрушила на них, словно бомбу.

– А у вас это вроде неплохо получается? – спрашиваю я Свету. – У тебя с Катей? На расстоянии.

У Кати и Светы уже несколько месяцев была любовь на расстоянии, и сейчас они были увлечены друг другом больше, чем в Вегасе.

Света откидывается на спинку дивана и глубоко вздыхает. Так вздыхают, когда готовы рассказать о наболевшем.

– Дело в том… – она проводит рукой по лицу. – Я сейчас так счастлива. Конечно, тяжело, когда мы на расстоянии, но когда мы вместе, я обо всем забываю, все становится неважным.

Лера сглотнула, указывая на меня вилкой.

– Вы решили попробовать отношения на расстоянии?

– Я не знаю, – признаюсь я. – Я вообще нихуя не понимаю в наших отношениях.

– Тебе здесь нравится? – спрашивает Лера. – В Сан-Диего.

– Конечно. Но я срочно должна вернуться, – я уже не притрагиваюсь к еде, только гоняю вилкой по тарелке, потеряв аппетит. – То есть, не совсем срочно, но в ближайшие пару дней.

– Думаю, у вас все получится, – говорит Света. – Конечно, Полина сейчас не может оставить маму, но…

Я резко поднимаю голову и моргаю, глядя на неё, и в груди снова появляется то же чувство, как и вчера ночью.

– Почему она не может оставить маму?

– Ну, как же она может … – слова застревают у Светы в горле, и она нервно оглядывается на Леру. – Черт.

Лера у нас, как скала, её эмоции всегда было сложно угадать, но я знала её лучше всех. И сейчас, глядя, как она ерзает на диване, вижу, что ей явно неловко. И тогда до меня доходит, хотя эти двое ничего и не сказали. Я все понимаю.

Полина упомянула, что ее мама плохо себя чувствует. Желание Полины забыться и убежать от всего. Мама Полины серьезно больна, и это не простуда или грипп.

– Боже мой, – простонав, я закрываю лицо руками.

– Рак груди, – тихо говорит Лера. – Кажется… сейчас прогрессирующая стадия. Ей сделали операцию пару недель назад, а сейчас она проходит курс химиотерапии.

– Третья стадия? – догадываюсь я.

Она кивает.

– По-моему, так. Как я слышала, она пока хорошо справляется.

Я только и могу, что смотреть в свою тарелку, ведь в груди колет знакомая боль. Я не знаю точно, на что я больше злюсь: на Полину, потому что она скрыла это от меня, но рассказала всем остальным, или на всех, что держали это от меня в секрете. Я все ей рассказала, а она не смогла со мной поделиться? Ведь я бы точно это поняла.

Я бросаю вилку, и звук разлетается по всему ресторану, заглушая работающий телевизор и разговоры других посетителей. Все, что я съела, застряло у меня в горле, и я не знаю, чего мне хочется больше: чтобы меня стошнило или убраться отсюда к чертовой матери.

– Насть, – хватая меня за руку, говорит Лера. – Послушай, я не знаю, почему она тебе не рассказала. Но это не мой секрет, чтобы всем рассказывать. Богом клянусь.

– Я знаю.

– У нее на это были свои причины, – тихо говорит Света.

– Ну, спасибо, утешила.

– Подумай об этом, прежде чем делать глупости, хорошо? Я сама сильно накосячила с Катей. Просто выслушай ее.

Я встаю, достаю бумажник и бросаю двадцатку на стол.

– Ты куда собралась? – спрашивает Лера.

Я качаю головой. Чувствую, как сердце бьется о ребра, а в ушах гудит кровь. Я так переживаю за нее, но при этом злюсь и не понимаю, почему она мне ничего не сказала. Мое лицо горит, и я не уверена, что сейчас хочу найти Полину и спросить ее, какого хера тут происходит… Или же мне просто хочется сесть в машину и уехать.

– Мне нужно сделать пару звонков, – вместо этого говорю я. – В последнее время я была не самой лучшей сестрой, поэтому придется многое наверстать. Они сейчас занимаются ремонтом, и мне нужно кое-что проверить. Я свяжусь с вами позже, девочки.

========== Полина ==========

Проходит всего час от моей пятичасовой рабочей смены на NBC, когда мне звонит Сальваторе и говорит, что согласен на мое предложение. Ему не только понравилась моя идея, он еще собирается предложить мне должность в своей новой компании.

– Хватит уже перекладывать бумажки в офисе, – говорит он. – Ты должна занять свое место, ребенок. – и впервые в жизни я согласна.

Я готова.

Я едва могу сосредоточиться на гигантских стопках документов, которые нужно разложить, на копиях, которые делала, и на кофе, что подавала. Наконец-то мы нашли выход, подходящий для всех: Настя может сохранить семейный бизнес, а я чаще смогу быть с ней.

Первое, что я делаю в понедельник после обеда, когда выхожу из офиса, это пишу Насте:

«Ты у Леры?»

Я вижу, как она начинает печатать в ответ, но перестает. Я спускаюсь на лифте, выхожу из здания, подхожу к машине, все это время глядя в телефон, чуть не врезаюсь в телефонную будку и не сбиваю велосипедиста, потому что толком не смотрю, куда иду.

Я уже почти подъехала к дому, когда получаю ответ:

«Ага».

«ОК, оставайся там», – пишу я, смеясь над тем, как много времени ей потребовалось написать одно слово.

Также безумно долго она идет к двери, хотя её грузовик все еще припаркован возле дома. И когда открывает, она выглядит… плохо.

Даже мрачно.

– Привет, – говорю я и встаю на цыпочки, чтобы её поцеловать. Она недавно приняла душ, пахнет мылом и кофе. Но она не наклоняется ко мне, а только подставляет щеку.

– Привет, – избегая зрительного контакта, Настя отходит, чтобы я смогла пройти в дом.

– Сегодня ты не очень-то и… любезная, – бормочу я, усаживаясь на диван. Я чувствую тяжесть в животе и, глядя на неё, начинаю мысленно вспоминать, что я сказала или сделала за последние сутки, из-за чего она могла так себя вести. – Я что-то сделала?

Она хмыкает, пожимает плечами и спрашивает:

– Ну как дела?

Я на минутку останавливаюсь, ведь она не ответила на мой вопрос. Но я пришла сюда с хорошими новостями, меня так и распирает все рассказать и поднять ей настроение.

– Я пришла кое-что тебе сказать. Что-то очень хорошее.

– Хорошее, говоришь? – глядя на меня, спрашивает она. Её лицо с мрачного меняется на заинтересованное. – Хорошие новости о твоей маме?

Я замираю, не уверенная, правильно ли я расслышала.

– Что ты сказала?

– О твоей маме? – повторяет она. – Хорошие новости о ее здоровье?

– Но как… – запинаюсь я, закрыв глаза, и сердце подпрыгивает в груди. Насте я еще ничего не говорила, значит, она узнала от кого-то еще. – Нет. Но я… Как ты… – я оглядываюсь вокруг, пытаясь найти слова. Кто ей рассказал, и как много она знает? Желудок скручивает. Теперь мне понятно её настроение. – Насть, я собиралась тебе рассказать, но это не было…

Её лицо снова напряжено, а челюсти сжаты.

– Но ты поняла, что твоя мама болеет тем же, от чего умерла моя. Я думала, ты доверишься мне, потому что я единственный человек из многих, кто сейчас понимает твои чувства. Кроме того, ну, знаешь, потому что ты меня любишь.

Я отступаю, в груди начинает закипать злость.

– Ты мне сейчас выговариваешь, потому что я немедленно не поделилась с тобой?

Она закрывает глаза, прижав пальцы ко лбу.

– Я весь день об этом думала, Печенька. Понимаю, почему ты сразу мне все не рассказала, правда. Но хотя бы позже… – она качает головой. – Я себя дерьмово чувствовала, все валилось из рук, и ты действительно мне помогла. Именно ты. И это помогло мне понять, что между нами не только физическое притяжение. Но, похоже, тебе совсем не нужна такая же поддержка от меня.

Я начала было перебивать её, но она поднимает руку, останавливая меня.

– И когда мы обе признали, что между нами нечто большее – мы знали, что это так – ты ничего мне не рассказала. Я знаю, что для тебя значит твоя семья, Полина. Знаю, как вы близки. Мне очевидно, почему ты была такой отчаянной и расстроенной, и рядом со мной не хотела обо всем этом думать. Я понимаю. Но я не могу понять, почему прошлой ночью или в те другие разы, когда были только мы вдвоем, и так прекрасно друг друга понимали, ты не могла просто… – она замолкает, проводит рукой по лицу и садится на стул напротив меня.