Прайд (СИ) - Анатолий Махавкин

Уставившись на меня, нерадивое чадо вполне дружелюбно хрюкнуло и радостно пустило газы. Лакеи немедленно шарахнулись в разные стороны, избегая ядовитого облака.

– Это будет посильнее, чем Фауст Гёте, – прокомментировал я, с уважением и отпихнул парня в сторону, отчего он с грохотом врубился головой в стену, – счастливых сновидений, пьянь!

Пожелание моё оказалось, как нельзя кстати, ибо приложившись черепушкой о камень, парень немедленно захрапел. На его лице появилась самая счастливая, из всех возможных, улыбка. Лакеи продолжали порхание вокруг бесчувственного тела, подобно тому, как мотыльки пляшут вокруг убитого зверя, рухнувшего посреди цветника.

Переступив храпящее нечто, я отправился наверх, откуда доносились заунывные возгласы ландрона – дальнего родственника моего инструмента. Сквозь постанывания музыки пробивался не менее тоскливый голос певца. Судя по тональности композиции, веселье бодро катилось под горку и большинство слушателей должно было пребывать в состоянии близком к тому, в котором я оставил, недавно встреченного, молодого друга.

Подъём закончился, и я вышел посреди короткого узкого коридора. С одной стороны, нависала огромная каменная арка, украшенная резьбой, изображающей переплетённые человеческие тела. Именно оттуда доносилась музыка и шум голосов и именно туда стремились слуги с напитками и пищей. С противоположной стороны глаз радовала изысканая работа опытных каменщиков – огромная ассиметричная дыра в стене, ведущая во двор.

Это хитрое изобретение, если его можно было так назвать, именовалось мусорной дырой и было выдумано папашей нынешнего владыки. Мусорная дыра выполняла крайне важную миссию: именно через неё покидали дворец те, кто каким-то образом разгневал правителя во время попойки.

Однако коррупция запустила свои щупальца даже в это благороднейшее дело: виновник королевского гнева во время своего короткого путешествия иногда успевал сунуть мешок с монетами начальнику стражи. В таком случае в дыру летел один из лакеев, которому не повезло оказаться под рукой. Но если монарх замечал подмену, в отверстие выбрасывали сразу двоих, а должность начальника стражи на некоторе время оказывалась вакантной. При любом раскладе слугам приходилось драить плиты двора.

Поскольку мусорная дыра меня никак не привлекала, путь лежал под своды каменной арки. В ноздри немедленно ударила экзотическая смесь самых разнообразных ароматов: терпкий запах вина, кислая вонь давно не мытых тел и омерзительный смрад нечистот. Благородные господа упившись, не всегда были в состоянии добраться до горшка, испражняясь под себя. В общем, аура была ещё та…

Лишь слегка оправившись от газовой атаки, я сумел взглянуть на тронный зал королевского дворца, выполнявший, по совместительству, обязаннности столовой, опочивальни, ну и борделя, как же без этого. Полы огромного помещения устилали толстые ковры, некогда яркие, а сейчас ужасно грязные и поэтому серые, как мостовая столицы. Повсюду возвышались груды подушек, где возлежали пирующие гости падишаха. Некоторых, вдоволь напировавшихся, подушки скрывали полностью, оставляя на обозрение лишь отдельные части тела. Поэтому очень часто мягкие горы венчались чьей-нибудь огромной задницей.

Повсюду, незаметные, словно тени, сновали слуги, меняя подносы с яствами на более свежие. Праздник жизни не должен был прерываться ни на секунду.

Освещался весь этот земной рай столбами солнечного света, падающими с хрустального купола, накрывшего тронный зал. Ночью на стенах зажигались огромные масляные светильники, отчего имеющееся амбре разнообразилось вонью чадящего масла.

Следовало упомянуть о том, что стены и потолок густым покрывалом устилали заросли паучьих лиан, по которым ловко перемещались длиннорукие обезьяны, обожавшие швырять вниз свой помёт. Однако обеьяньи какашки не были самым худшим, таящемся в себе зелёном покрове. Помимо наглых тварей, вовсю промышлявших воровством, среди зарослей скользили длинные блестящие тела. Пару раз я наблюдал, как уснувшие гости возносились к небесам, посредством огромных полосатых змей. Кроме того, атмосферу веселья весьма оживляли большие белые кошки, прикованные к столбам в углах зала. Издавая негромкий рык, рогатые твари терпеливо ожидали часа вечернего кормления. Пищей могло оказаться всё: от недоеденного куска мяса, оставленног гостями, до зазевашегося лакея, которого пнули в угол, под оглушительный хохот зрителей. Кошки не гнушались ничем

В круге пылающих факелов, на небольшом возвышении, изгибали блестящие тела прелестные танцовщицы, чья красота здесь явно казалась лишней. Подбором этих весьма смазливых девиц занимался настоящий мастер своего дела, работавший некогда сутенёром в портовом районе. Великолепные тела были почти обнажены, что лишь шло им на пользу и даже три кусочка материи, символизирующие одежду не могли этого скрыть. Впрочем, я заметил, что девицы запыхались и то и дело выбиваются из музыкального ритма. Причина была очевидна – распорядитель танцев тщательно изучал содержимое своего блюда, ткнувшись в него лицом.

– Неужели у тебя нет ни единого хорошего воспоминания, относящегося к людям? – женщина качает головой и гладит дочь по лохматой голове. Маленький человечек щурится, от удовольствия, и несмело улыбается, – даже в тех, кто тебе, вроде бы симпатичен, выпирают недостатки и уродства. Как же кошмарен мир, в котором ты существуешь! Я сочувствую тебе.

– Побереги сочувствие, для людей, – ощутив внезапный прилив злости, я нахожу силы подняться, – вы – пища. Почему я должен симпатизировать вам или восторгаться вами?

– Я, например, не беседую с булкой и не пытаюсь с ней совокупляться, – сухо замечает человек, – и мне кажется, ты – лукавишь, оставляя кое-кого за рамками повествования. Они ведь были?

Были. Милята, Вилена, Лилия…Многие. Думал, их имена стёрлись из памяти, но нет. Я не стану рассказывать о них тебе, человек. Не хочу. Не могу…

Слушай о других.

Позади огненного кольца воздвигся конусообразный постамент, увенчаный исполинским креслом, украшенным разноцветными драконами. На троне – а это был именно трон – непринуждённо развалился мускулистый, обнажённый до пояса мужчина. На волосатой выпулой груди тускло поблёскивал огромный круглый медальон – символ королевской власти. Тёмные глаза на смуглом лице, с короткой чёрной бородкой, прищурясь наблюдали за происходящим в зале. Я ещё никогда не видел правителя пьяным или даже слегка выпившим. Он всегда был собран и внимателен, никогда не отнимая ладони от рукояти обнажённого ятагана.

Слева от падишаха терялся в тенях крохотный серый шатёр, полупрозрачная ткань которого скрывала содержимое, но позволяла обитателю наблюдать за окружающим миром. Внутри маленького купола обычно находилась сестра падишаха – семнадцатилетняя Саима, но лишь правитель знал, скрывается она за серой материей или блуждает по сумрачным коридорам дворца, переходя из тени в тень. Наружу, угрюмое создание, на моей памяти, не выходило.

По правую руку повелителя, скрестив короткие ноги и поглаживая редкую седую бородку, располагался главный визирь падишаха – Настиган. К слову, этого пердуна в народе называли упырём, хоть сам он предпочитал другое прозвище – вечный старик. Оправдывая обе клички старикан давал советы трём поколениям правителей. С последним, правда, получалось не слишком хорошо. Выслушав рекомендации Настигана, падишах тотчас спрашивал совета у Саимы. Нередко, в спорных вопросах, предпочтение отдавалось едва слышному шёпоту из серого шатра. Вы будете удивлены, но визирь почему-то очень недолюбливал родственницу владыки. Странно, да?

За креслом истекали потом два огромных чернокожих великана, размеренно взмахивая огромными опахалами и овевая хозяина потоком воздуха сомнительной свежести. Осталось упомянуть сущую мелочь – дюжину, до зубов, вооружённых, телохранителей, окруживших трон. Каждый, кто без разрешения правителя решился бы преодолеть некую незримую линию, рисковал обнаружить собственную голову у себя под ногами. Это касалось даже визиря. Не то, чтобы повелитель был излишне мнителен, просто он очень хорошо знал историю своих предшественников и понимал – осторожность не бывает чрезмерной.

А вот и местная достопримечательность: на потёртом коврике, недалеко от падишаха, чахнул слепой певец, настолько древний, что его имя уже никто и не помнил. Возможно его и вовсе не было. Весь поросший седым волосом и обёрнутый в кусок дряхлой ткани, ископаемый терзал струны ландрона. Внезапно нечто замкнуло в его старческих мозгах и запрокинув голову, овощ начал раскачиваться из стороны в сторону.

Откуда-то, из недр косматого волоса, донёсся неожиданно чистый и звонкий голос: