Повелитель гроз. Анакир. Белая змея - Танит Ли

— Ты говорил о Яннуле, — грубо напомнил он.

Парень покачал головой.

— Этот ублюдок Ригон велел притащить его в зал и приложить его правую руку к каминной трубе. Потом взял циббовую дубину и ударил по ней. Все кости до единой, должно быть, переломал. Вот тебе и все его закорианское правосудие.

— Ригон, — еле слышно сказал Ральднор, и это были все его слова.

Потом, помолчав, спросил:

— Где сейчас Яннул?

— Да боги его знают. Не здесь, это уж точно. Что ты будешь делать? — любопытно спросил солдат. Ральднор слишком хорошо знал его, чтобы болтать.

— Я? А что я могу сделать?

Весь день его корежил гнев. Причина этого гнева — Яннул — отошла на второй план. Хотя он и не анализировал этого, часть его знала, почему он больше не искал Ланнца и не спрашивал, где он находится. Но все-таки гнев не давал ему думать. Он был совершенно поглощен этим чувством.

Наступил вечер, и на длинных столах накрыли ужин.

— Берегись, Ральднор, — прошептал ему один заравиец. — Мои боги подсказывают мне, что Ригон еще не закончил с тобой.

— Мои боги тоже кое-что мне говорят.

Еще один взглянул в его сторону и сказал:

— Я не вижу никакого правосудия в том, чтобы сломать человеку правую руку, чтобы он не смог зарабатывать себе на жизнь. Он ведь был жонглером, да? Теперь уж он вряд ли сможет чем-нибудь жонглировать.

Повисла внезапная тишина. Задержавшийся Ригон только что вошел в зал, окруженный своими офицерами. Он не стал садиться, а ударил в колокол, висевший рядом с его местом, и последние шепотки и шорохи замерли.

— Я хочу кое-что вам сказать. Не сомневаюсь, вам всем известно о том, что двое наших сочли подходящим перейти дорогу Драконьей гвардии Амрека. За то, что они до сих пор живы, им следует благодарить лорда Катаоса и хорошее расположение духа, в котором сейчас пребывает король. Ланнца наказали. Сарит, как вы все видите, получил прощение. Лорд принц считает необходимым быть снисходительным к глупцам, но вы все получили примерное предупреждение о том, что я не люблю глупости. Можешь благодарить своих богов, Ральднор из Сара, что и я тоже сейчас в хорошем настроении. И впредь изволь работать вдвое усерднее и следить за своим поведением вдвое внимательнее, чем все здесь присутствующие. Понятно?

Тишина казалась нестерпимой. Ощущение неминуемой трагедии охватило всех в последний момент, и глаза всех присутствующих обратились на Ральднора, сидевшего в конце скамьи. Не поворачиваясь, он поднялся на ноги. Его лицо было совершенно непроницаемым, но он протянул руку и взял со стола большой мясной нож, и по залу пронеслось шипение, точно на раскаленные кирпичи плеснули ледяной воды.

После этого он развернулся и прошел по залу к столу Ригона.

— Положи это, Сарит, — сказал Ригон.

— Тогда верни мне мой нож, Закорианец.

— Ты получишь свой нож, когда принц Катаос сочтет нужным.

— Значит, я обойдусь и этим. Или ты будешь чувствовать себя в большей безопасности, если сначала перебьешь руку и мне тоже?

На лице Ригона заиграла жутковатая ухмылка.

— Похоже, ты обиделся на наказание, которое я назначил Ланнцу. Интересно, одна лишь дружба вас связывала или нет?

Начальник Гвардии обернулся, безмолвно приказав сидевшим на скамьях смеяться. Послышалось несколько смешков, но это веселье было фальшивым, и его мало кто поддержал.

— Слова, закорианец, — сказал Ральднор и, держась примерно в ярде от противника, нацелился зазубренным острием мясного ножа в грудь Ригона. — Ты собираешься кормить меня одними словами? Когда-то ты обещал угомонить тех, кому захочется драки. Мне ее захотелось. Угомоните меня, господин начальник стражи.

Чудовищная, непомерно развитая правая рука Ригона медленно легла на рукоятку меча. Этого должно было бы хватить.

— Я тебя угомоню, Сарит. Брось свою игрушку, и я дам тебе попробовать плети. Думаю, она понравится тебе больше, чем то, что у меня здесь.

Он уловил какое-то движение и качнулся, уходя от него, но не ожидал этого, и поэтому опоздал. Кромка мясницкого ножа Ральднора задела щеку закорианца — ту, на которой до сих пор не было шрама, — и из нее алой струйкой хлынула кровь.

Ральднор знал, что смерть подобралась к нему так же близко, как и сам Ригон, но им овладело такое безумие, что он жаждал ее приближения, потому что был уверен, что сможет перехитрить ее  так же ловко, как только что перехитрил Виса.

Он казался легким, словно воздух, тогда как Ригон был громыхающей стихией повсюду вокруг него. Драконий меч в руке великана жаждал его. Ральднор отскочил в сторону, пригибаясь, и массивный клинок просвистел мимо, со звоном поразив одну из каменных колонн зала. У Ригона не было щита. Он крутанул меч как топор, посыпавшиеся один за другим стремительные удары были гипнотическими и парализующими. Он сражался с презрением, как машина, знающая, что непобедима и может не думать. «Учителю стоило бы остерегаться своего ученика», — пронеслась в голове у Радона ясная мысль, но в своей ослепительной ярости он видел лишь репутацию, которую заслужил этот меч, нечто, что должно было быть пугающим, но почему-то было недостаточно страшным.

«Взгляни на меня, Ригон, — думал он, — я умираю от страха», — и упал перед великаном навзничь, точно испугавшись, и оказался в центре бури, чьи зубы сверкали, точно молнии. Огромная рука подняла меч, и на острие его лезвия висела ральднорова смерть, болтающаяся, точно тряпичная кукла.

Ральднор ударил снизу вверх, навстречу этой грозно летящей вниз руке. Этот стремительный, почти случайный удар перерубил запястье начальника гвардии. Хлынули потоки крови, бычьи мускулы конвульсивно сжались, и меч вывалился из обессилевших пальцев Ригона.

Ригон рухнул на колени, прижимая к себе отрубленную руку, крича в агонии. Ни один человек не пришел к нему на помощь. Все безошибочно ощутили, что его власти пришел конец, но причина была не в этом. Зрелище этого чудовища на коленях, так просто и бесповоротно низведенного до суммы животных частей тела, лишившегося, точно разбитый кувшин, всей своей силы, привело их в смятение.

Но пылающий гнев Ральднора не утих. Он понял, что через миг они накинутся на него, и ему вновь придется испытать на себе правосудие Катаоса. И он понесся по залу, перепрыгивая через лавки, к входной двери. Никто не преградил ему дорогу; казалось, он двигается в другом времени, и в коридорах тоже оказалось пусто.

Он бежал в дымном свете ламп по мозаичному полу, ища выход. Он уже был не в силах рассуждать здраво — у него остались одни инстинкты. Наконец он увидел окно, даже не дверь — окно, от которого вниз тянулся сухой плющ, почти убитый морозом. Он ухватился за его сморщенные коричневые плети и спустился по ним во двор, окутанный мраком и заросший лесом колонн из маково-алого стекла.