Избавление - Василий Соколов

Фюрер посчитал возможным на этот раз не выступать, что было редко с ним. Он как бы мимоходом заметил:

- Всякие отходы - глубокие или эластичные - я запрещаю. Сдача позиций - это поражение, а поражение ведет к проигрышу войны... Русские потому удержались от поражения, что они стояли и умирали. Мы должны учиться и у своих противников и вытравить из головы всякую мысль об отходах...

Завершив совещание, Гитлер уже собирался удалиться в свою комнату отдыха, как к нему приблизился фельдмаршал Кейтель и зашептал, бледнея:

- Говорите громче, - попросил, настораживаясь, Гитлер.

- Мой фюрер. Я не хотел вас беспокоить, по и скрыть не могу... В Италии дела неважно складываются...

- Каким образом?

- Там законное правительство нашего верного дуче... небрежно оттеснено.

- Свергнуто? - напрямую спросил Гитлер.

- Свергнуто, мой фюрер. И король заодно с мятежниками, правителем сделан маршал Бадольо.

- Предатели! Предатели, эти итальянцы... Знал, что им ни на грош верить нельзя. Они недостойны своего дуче, макаронники и скрипачи... простонал Гитлер и как-то вдруг обмяк и поволокся к себе в комнату, еле переставляя ноги.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Седьмой день на многие сотни километров от Орла до Белгорода гремели долбящие удары, дрожала земля, дрожала, неподатливо вминаясь, траншейная и бетонная оборона. Седьмой день гигантские клинья из металла и огня, как бурав в гранит, входили все глубже в оборону советских войск, увязали, ломались, не в силах пробить ее многослойную толщу. Временами казалось, вот-вот будет совершен немецкий прорыв, и тогда... Трудно вообразить, что могло быть тогда. И полковник Демин видел, как в момент наивысшего напряжения, когда сдают нервы у самых сильных, генерал Рокоссовский, стоя на возвышении наблюдательного пункта одной дивизии, принимавшей на себя главный удар, наблюдал в бинокль движение немецких танков, устрашающих даже эмблемами с черепами и хищными животными, и улыбался. Походя рассказывал стоявшим рядом давнишний польский анекдот про скупую экономку-паненку, которая, однако, высечена была множество раз за свою несдержанную похотливую вольность.

- Товарищ генерал... Константин Константинович, на левом фланге оборона держится на волоске. Пора... - тревожился начальник штаба.

- Нет, - кратко бросал Рокоссовский.

А лавина немецких танков, разбиваясь о броню танков противной стороны, смешалась, доносился железный скрип и скрежет, сзади идущие панцирные громадины напирали, готовые ворваться чуть ли не на командный пункт. И теперь уже представитель Ставки Демин не сдержался:

- Товарищ комфронта, надо вводить резервы.

Рокоссовский обратился к начальнику штаба:

- Свяжите меня с Ватутиным.

Свист и грохот косяком налетевших из-за туч дыма фашистских самолетов прервал разговор. Одна фугасная бомба разорвалась в самой близости.

- Нащупали. Придется сменить командный пункт, - отряхиваясь, проговорил Рокоссовский.

Переехали на запасной, тыловой пункт. Отсюда Рокоссовский связался с Ватутиным.

- Николай Федорович, как дела? Что-то не слышу голоса курского соловья.

- Еще запоет, жди, - отвечал Ватутин. - Вот только жмет Манштейн, как буйвол.

- Не пора ли ему обломать рога?

- Рога уже обломаны. Пусть потыкается лбом о ворота.

- С разбегу может и ворота проломить.

- Не выйдет. Я не уйду со своей земли. Не велено родной матерью...

И Рокоссовский и Демин знали, что Ватутин - здешний, родом из курского поселка. Говорят, мать его где-то поблизости, и Николай Федорович якобы виделся с ней.

В разгар же сражения на Курском выступе, когда натиск немецких полчищ, казалось, невозможно стало сдерживать, Ватутин притих, ушел в себя. Расположенная на холме и обшитая досками траншея мало защищала от огня. Но Ватутин не уходил в блиндаж. Он стоял в траншее, молча переживал и так натужно нажал грудью на обшивку, что затрещали доски.

- Зачем же убыток причинять, - упрекнул самого себя Ватутин и опять уставился биноклем на участок поля сражения.

О чем он в эти тяжкие минуты думал? Может, о близости смерти, если враг сомнет оборону, или о матери, живущей поблизости отсюда, в избе под соломенной крышей. Накануне сражения он в самом деле встречался с нею. При встрече сын сказал, как бы оправдываясь, что заглянул всего на часок-другой, - ему, генералу, вдобавок командующему фронтом, обстановка не позволяет долго задерживаться. Мать не перечила.

- Опаздывать не велю, - поддакнула она. - Только скажи, Колюшка... генерал... Избу-то мне сжигать?

- Почему, мама? Кто тебя надоумил?

- Немец-то у порога. Канонада слышна.

Ватутин нахмурил брови, ответил через силу:

- Смотря как сложится дело. Если приспичит, можно и сжечь. Да ты не жалей, мама... Отстроимся... - поглядев на ее скорбные глаза, пытался успокоить Ватутин.

Мать долго молчала, вобрав губы, отчего щеки совсем опали. Наконец спросила:

- И самой туда же?

- Куда, мама?

- В огонь этот самый, в пожар.

Ватутин посуровел, чувствуя, как будто клещами сжало сердце, да так и не отпускало. Проворчал, недовольный собою:

- Я тебя вывезу... На самолете, или бронетранспортер подам.

- Ты мне не заговаривай зубы всякими транспортерами. Ты мне ответь прямо: пропустишь или устоишь?

Ватутин помялся.

- А как ты думаешь? - вопросом на вопрос ответил он.

- Издавна повелось, - ответствовала мать. - Огонь тушат огнем... Силу окорачивают силой. Тогда и откат германец даст, поверь мне, Колюшка, сынок мой...

Вспоминал обо всем этом в трудный час молчаливый командующий Ватутин. И похоже, незримо стояла сзади него мать, сухонькая, с опалыми щеками...

Когда стало невтерпеж и вот-вот могла лопнуть пружина фронта, генерал Ватутин сам позвонил представителю Ставки, спросил запальчиво:

- Товарищ маршал, разрешите начинать?

Маршал Жуков помедлил и спокойно ответил, что еще рано, враг не выдохся и с контрнаступлением надо повременить сутки...

Шел седьмой день сражения.

С утра и Ватутин и Рокоссовский ввели в сражение главные силы, копившиеся на тыловых позициях. Это был неожиданный и страшной силы удар, какой не мог предвидеть враг. Какое-то время сражение приобрело будто противостояние, когда обе стороны не двигались ни взад, ни вперед, круша друг друга на месте, и наконец неприятельские войска стали пятиться...

Комфронта Рокоссовский распорядился подать машины и со всей оперативной группой двинулся вперед. Вслед за ним сел в свой "виллис" и Демин, которому только что было присвоено звание генерал-майора. Он ехал, объезжая разбитые и горящие танки, воронки, трупы, и чем дальше, тем больше виделось этих трупов, лежавших навалом в мышино-зеленых куртках. И, привыкший анализировать, сравнивать, Демин возвращался к недавно виденному и ловил себя на мысли, что война наконец сделала-поворот.