В двух шагах от войны - Вадим Фролов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты меня нашел, тебе и выводить. Выручай, друг!
Шняка понял. Он тявкнул радостно и побежал вперед, помахивая своим пушистым хвостом и оглядываясь на Ваську. Изредка он останавливался и поджидал его. Через пару часов они были дома.
— Ах ты мой умница, — говорила Людмила Сергеевна, целуя Шняку в холодный мокрый нос, — ребята вернулись — не нашли, а он нашел…
— Где Прилучный? — сипло спросил Васька.
— Они все уехали, — ответила Людмила Сергеевна. — А что?
— Ольгу немцы убили. И тетку Марью. И собак. И бот потопили, — сказал Васька безжизненно и упал на койку, уткнув голову в руки.
Людмила Сергеевна вскочила. И вначале не могла сказать ни слова перехватило горло.
— Как? — спросила она наконец.
Васька молчал.
— Не молчи! — закричала Людмила Сергеевна. — Не молчи!
— Подлодка немецкая в бухте, — не поднимая головы еле выговорил Васька.
— Боже мой! — с отчаянием сказала Людмила Сергеевна, а кто-то из стоявших вокруг ребят громко всхлипнул.
23
«Вот она, Арктика, вот она, война, вот она, наша яично-птичья экспедиция», — думал я. У нас у всех словно отнялись ноги. Только Арся встал с койки и ушел на берег. Я было хотел пойти за ним, но Людмила Сергеевна остановила меня. И правильно сделала — чем я мог утешить его, когда меня самого никто утешить не может?
А когда часа через три пришли встревоженные Прилучные и Василий, отвернувшись в сторону, стал рассказывать им, что он видел, я не смог вынести этого, я не мог видеть глаза Ивана Ивановича и склоненную голову Вани. Я ушел на обрыв и сел там рядом с Арсей. Лицо Арси было страшным. Мы молчали.
…Через два дня пришел на «Альбатросе» Громов. Людмила Сергеевна совсем извелась за эти дни.
Громов слушал ее сбивчивый рассказ и только крякал надсадно. Он неловко погладил ее по голове и сказал сурово:
— Держись, комиссар, держись. Это война… И враг такой… А-а, что говорить — сами понимаете, ребятки.
— Понимаем! — твердо сказал Антон.
Арся сильно стиснул мое плечо и спросил тихо:
— У тебя цело то письмо от Иры?
Я кивнул — это письмо всегда было со мной в кармане куртки.
— Читай, — сказал Арся, — а не можешь — давай я.
— Нет, я сам!
Я достал Ирино письмо. После моего купания многие слова расплылись, но это было неважно — я знал письмо наизусть. И я его прочел. Всем.
Ребята долго молчали. Потом Громов сказал:
— Ничего я вам говорить не буду. Все, что надо, девочка эта, Ира, сказала. — Он еще помолчал немного и медленно добавил: — А товарища вашего Саню Пустошного мы похоронили на высоком берегу. Чтобы море видел. По-военному похоронили, с почестями. И залп был. Над могилой гурий[42] насыпали и пирамидку поставили с надписью: «Погиб за Родину». Так вот… И Марью Прилучную с робятишками тоже не забудем… Нет! Не забудем!
— Не забудем, Афанасий Григорьевич, — сказала Людмила Сергеевна за всех за нас.
— А теперь, — сказал Громов, — теперь нам жить дальше надо, работать надо. И, — он хмуровато улыбнулся, — и не пищать! Да! Еще вот с жуликами вашими решим, значит, так…
— Чего там решать-то?! — мрачно сказал Колька Карбас. — Стрелять их надо!
— Ишь ты, быстрый какой, — рассердился Громов, — так уже сразу и стрелять! Глупые они еще, молодые…
— А мы не молодые? — спросил Толик.
И тут все закричали наперебой:
— В тюрьму их!
— Чего с ними нянчиться?!
— Опозорили всех!
— А ну, тихо! — крикнул Громов. — Два человека всех, кто работал честно, опозорить не могут. Этих двоих мы с комиссаром тож не доглядели. И наша вина тут есть. Решаем так: Петра Иванова отправляем на Большую землю — пусть с ним там разбираются, за ним еще старые грехи тянутся. А Морошкина… Морошкина оставляем здесь. Вы его воспитывайте, чтоб человеком стал.
Ребята снова взорвались:
— Не хотим!
— Не нужен он нам!
Людмила Сергеевна подняла руку и, когда шум стих, сказала холодно:
— Значит, расписываемся в собственном бессилии? Ну что ж, Афанасий Григорьевич, забирайте и Морошкина. Все равно ему здесь житья не будет. Злые они.
Мы все хмуро молчали. Потом Славка сказал:
— Да ладно, пусть остается. Только тогда и Шкерта оставлять надо. Витька-то подлее его.
Громов и Людмила Сергеевна переглянулись.
— Ладно, — сказал Громов, — ежели все согласные, значит, так и будет. Однако теперь вы за них в ответе. Так как — голосовать, что ли, станем?
— Не надо голосовать, — сказал Антон. — Пусть остаются.
И как странно: у меня, да, наверно, и не только у меня почему-то стало легче на душе. Не так-то просто решать судьбу человека, даже если человек этот оказался плохим и даже если идет война. И еще странно, что никто ничего не сказал о Ваське Баландине, а он стоял на отшибе, и отставленная в сторону нога его вздрагивала, а глаза были опущены к земле.
— Хорошо, — сказала Людмила Сергеевна. — Толя, приведи… арестантов.
И вот Шкерт и Морошка стоят перед нами. Шкерт, как всегда, руки в брюки и нахально посматривает на нас. А Витька отвернул морду в сторону и весь как-то скособочился.
Громов объявил им наше решение. И тут произошло неожиданное. Шкерт сплюнул и сказал громко:
— Ни фига я тут не останусь. Везите в Архангельск и сдавайте в милицию. Иначе все равно убегу. Вот у меня где ваша кайра сидит. — И он провел ребром ладони по горлу. — И милости мне ваши не нужны…
И опять странно: никто на этот раз ничего не сказал, все молчали. Только Витька Морошкин сморщился и, размазывая по лицу слезы, тихо попросил:
— Я тоже тут не останусь… в этой бригаде. Переведите меня куда-нибудь.
И снова все промолчали.
— Ладно, — спокойно сказал Громов. — Возражений нет?
— В-возражений не б-будет, — сказал Боря-маленький. — Раз т-так, п-пусть убираются.
— Вопрос решен, — сказал Афанасий Григорьевич. — Морошкина я переправлю на Пуховый к Семенычу, а Иванов, как арестованный, поедет в Архангельск. Сегодня «Литке» уходит. Теперь последнее: мне приказано от каждой бригады по три человека желающих отобрать в Школу Юнг на Соловецкие острова. Кого рекомендуете?
«Наверно, не надо было Громову спрашивать нас, наверно, лучше было бы решить это им с комиссаром», — подумал я, так как, услышав эти слова, решил, что сейчас произойдет неразбериха, шум и гам, вылезут наружу обиды и разногласия.
Но ничего не началось. Молчали и искоса посматривали друг на друга.
Громов и комиссар выжидали. Потом встал с камня Арся.
— Антон пусть едет, Корабельников, — сказал он, и Антон удивленно и благодарно взглянул на него.
— И Гиков Арсентий! — выскочил вперед Колька.
Не знаю, что со мной произошло, но я вдруг подошел к стоящему в стороне Баланде и вытолкнул его вперед.
— Баландин! — крикнул я. — Баландин пусть едет!
— Баландин! Гиков! Корабельников! — поддержали ребята.
Васька стоял перед Громовым и Людмилой Сергеевной, растерянно опустив руки, и ковырял носком сапога землю. Уши и щеки у него покраснели.
Арся тоже вышел вперед, но вдруг словно споткнулся. Он посмотрел на Славку. И мы все тоже посмотрели на него. Славка стоял, опустив голову, и лицо у него было грустным.
— Нет, — сказал Арся решительно, — пусть Славка-одессит едет. Он и до Архангельска ради этого добирался. А я еще здесь попромышляю…
— Это ты по-товарищески решил, Арсентий, — сказал Афанасий Григорьевич, — пускай так и будет. Нет возражений?
Мы не возражали.
— Ну, Арся! — крикнул Славка. — Ну, друг! Всю жизнь помнить буду… И он сжал Арсю за плечи.
— Марш за вещичками! Да побыстрей, — скомандовал Громов.
Антон, Славка и Василий побежали собираться, а меня отозвала Людмила Сергеевна.
— Дима, — сказала она, внимательно заглядывая мне прямо в глаза, может, и ты поедешь в Архангельск? Мама там одна, ей трудно, наверно.
— Нет, — сказал я, стискивая зубы, — я останусь.
— Хорошо. Я понимаю тебя. Только напиши маме несколько слов — с ребятами передашь.
Я пошел в палатку писать маме. Громов поторапливал — надо было успеть в Кармакулы до отхода «Литке».
— Ну, прощевайте, братцы, и лихом не поминайте, — сказал Славка и шутливо поклонился всем в пояс, коснувшись рукой земли. С Арсей он попрощался отдельно. — Может, свидимся еще когда…
Антон на прощание крепко стиснул мне руку и сказал задумчиво:
— Другой ты стал, Димка, совсем другой.
— Лучше или хуже? — спросил я.
Он засмеялся, слегка толкнул меня в грудь и, забросив за спину вещевой мешок, пошел вместе со Славкой по тропинке вниз, на берег. За ними, махнув нам рукой, двинулся и Василий, но вдруг остановился, подумал и быстро вернулся. Он подошел ко мне, достал из кармана большой складной матросский нож и сунул его мне в руку.
