Австрийская площадь, или Петербургские игры - Андрей Евдокимов

— Обратите внимание на двенадцатый пункт, — сказал Прохоров.

«Строгий выговор за личную нескромность и использование служебного положения в период работы на руководящих должностях при покупке легкового автомобиля в личное пользование»1, - прочитал Петр.

— Ну и что из этого следует — машину купил без очереди? — спросил он Прохорова.

— Можете написать из этого статью, показать, что Яковлев нечестен и не заслуживает доверия?

— Вряд ли. Для серьезного компромата жиденько. Хотя, если поискать очевидцев, может, что-нибудь и выплывет. — Петр подумал, что искать можно сколько угодно, вплоть до окончания выборов, — никто не проверит.

— Мне говорили, что у жены Яковлева какие-то темные дела, связанные с ее бизнесом. У них, кстати, тоже какие-то дачные участки. — Прохоров придумывал на ходу и даже не старался скрыть растерянность.

— Может быть, что-нибудь и выйдет. Я постараюсь разузнать.

— Постарайтесь, Петр Андреевич, я вас очень прошу, — заискивающе попросил Прохоров.

— Мне могут понадобиться архивы… — Страх отошел, Петр чувствовал, что инициатива в разговоре перешла к нему.

— Дня через четыре, когда вернется Анатолий Александрович, — сказал Прохоров. — Приспичило же ему укатить в Кельн.

— А что он там делает? — удивился Петр.

— Знакомит членов восточного экономического комитета с концепцией культурного развития Петербурга, — махнул рукой Прохоров, давая понять, что он ни в грош не ставит немцев с их комитетом. — Да, чуть не забыл возьмите на неотложные расходы.

Пачка стотысячных купюр была толстой и увесистой. От ее тяжести в кармане Петру стало приятно.

— Вы все-таки поберегитесь, не ночуйте сегодня дома. А я сейчас же позвоню Путину — он все уладит. Завтра вы уже ни о чем не беспокойтесь…

2.4. День рептилий. Вечер

— Вас ждет посетитель, — сказала секретарша, небрежно кивнув в угол. Свет из окна падал так, что Петр видел только ссутулившийся силуэт, похожий на притаившуюся черную птицу.

— Здравствуйте, дорогой Петр Андреевич! Помните, мы договаривались о встрече? — Петр узнал Кошелева.

— Не припомню, — смутившись, ответил он и пожал протянутую Кошелевым руку. Она была холодной, чуть влажной, и Петр передернулся от мгновенно возникшей брезгливости.

— Я понимаю: в вас верх врожденной неприязни…но хоть раз нельзя ли без боязни?

«Гете цитирует», — усмехнувшись, подумал Петр. Видимо, Кошелев заметил его усмешку.

— Иосиф Виссарионович до самой смерти жалел, что написал знаменитое «эта штука посильнее, чем „Фауст“ Гете!». Но уже ничего не мог сделать попало во все учебники.

— А вы-то откуда знаете — он вам об этом сам рассказал? — через плечо спросил Петр у заходящего следом в кабинет Кошелева.

— Не уподобляйте меня булгаковскому персонажу, — миролюбиво ответил Кошелев. — Все гораздо проще. Наш дальний родственник служил в личной охране Сталина, он и рассказал отцу, а тот — мне.

— Стало быть, вы — продолжатель династии? — после разговора с Прохоровым на душе у Петра было муторно и тоскливо. Голова кружилась, и поташнивало; он едва сдерживался, чтобы не послать Кошелева ко всем чертям.

— Давайте по рюмочке, — предложил он, и Кошелев неожи данно согласился. Выпили по полстакана, неприятное чувство страха и неуверенности отошло после первого же обжигающего глотка.

— Хороший напиток виски, и зачем американцы его разбавляют? Только портят, — причмокнув, сказал Кошелев. — Хочу подарить вам свою книгу. Может быть, пригодится. Это сборник изречений и афоризмов знаменитых людей. Я очень долго над ним работал. Вы знаете, есть что-то завораживающее в том, чтобы погрузиться в мир мыслей и чувств гениев. Вот великий Талейран некогда сказал: «Я хочу, чтобы на протяжении столетий все продолжали спорить о том, кем я был, о чем думал и чего хотел».

— Об этом давно никто не спорит — Талейран был мерзавцем и пройдохой, предавал всех, кому служил. А про вас через сто лет вообще никто не вспомнит. Давайте короче: что вам нужно? — Петр начал раздражаться от никчемной болтовни.

— Я же обещал принести документы по Австрийской площади. Вот и принес. Уверен, вас они заинтересуют и вы захотите написать об этой афере, — ничуть не обиделся Кошелев. Порывшись в потрепанном портфеле, он протянул через стол толстую папку с бумагами.

— Почему вы так уверены, что я буду об этом писать? — спросил Петр, быстро листая лежавшие в папке документы. Он знал, что со стороны выглядел рассеянным и вряд ли Кошелев догадывался — мгновенного взгляда Петру достаточно, чтобы понять и запомнить, о чем написано в каждом листе. Он очень старался не показать, как заинтересовали его эти бумаги. Особенно протоколы совещаний, в которых фигурировали сам Кошелев, жена Собчака Нарусова, депутат ЗАКСа Ягья, какие-то архитекторы, чиновники, а также представители австрийской фирмы «ХГМ», той самой, где до отъезда за границу работала Катя. Она дважды упоминалась среди участников, но как фрау Рейнарт. Петр вспомнил, что говорил ему полковник Микин: именно под такой фамилией Катя уехала в Австрию.

— Я вовсе не собираюсь менять линию газеты и писать об этой истории. Тем более публиковать. — Рубашкин тут же понял, что проговорился. Нельзя было показывать, что до него дошел смысл принесенных документов.

— Почему же не будете? Обязательно напишите. Ведь это все вас касается самым непосредственным образом, — доброжелательно улыбнулся Кошелев.

— Не вижу никакой связи, — быстро ответил Петр и машинально потянулся к стоявшей на столе бутылке. Ее горлышко предательски звенело о край стакана, а жидкость лилась оглушительно громко.

— Связь самая прямая, потому что семейная. Прямее не бывает, участливо глядя на трясущиеся руки Петра, тихо сказал Кошелев. — Мне тоже налейте, чуть-чуть.

— Что вы имеете в виду? — Петр передвинул бутылку ближе к Кошелеву и беспомощно повторил: — Что вы имеете в виду?

— Мы имеем в виду, что вы непосредственно участвовали в подделке документов, по которым ваша жена и дочь выехали в Австрию. А сейчас собираетесь сделать то же самое в отношении себя. Вот, что МЫ имеем в виду! — повысил голос Кошелев, нажимая на слово «мы». От его дружелюбного тона не осталось и следа. Он говорил сухо и твердо, пристально глядя на Петра.

— Я ничего не знал. — Петр чувствовал, как от страха на миг остановилось, а потом ухнуло куда-то вниз сердце.

— Бросьте запираться, Петр Андреевич. Вы кому голову морочите? Я такого в жизни наслушался, что вранье за версту чую.

— Я действительно ничего не знал. Мне рассказал полковник Микин месяца через три после их отъезда.

— И вы думаете, что Микин это подтвердит? Да никогда! И не смешите людей — никто вам не поверит. Поверят уликам. И вы, наверное, знаете, что будет с вашей женой, дочерью и с вами, если эта история всплывет. Не надо упрямиться, мы с вами в одной лодке. — Кошелев не скрывал торжествующей улыбки. Это была даже не улыбка, скорее, оскал от удовольствия, какое бывает при взгляде на побежденную жертву. Но именно это и отрезвило Петра. Он почувствовал раздирающую ярость, от которой потемнело в глазах и поплыли красные круги.

— Что вы хотите? — наконец спросил он.

— Да, ничего сверхъестественного, милейший Петр Андреевич, — с прежним дружелюбием откликнулся Кошелев. — Ничего, кроме того, что вы сами захотите написать обо всей этой безобразной истории. Она как нельзя лучше характеризует режим, установленный Собчаком и его прихлебателями. Вы только разберитесь, что произошло. Они ведь хотели отдать иностранцам целый квартал в центре города. И не без личной выгоды — вряд ли кто в этом усомнится. А когда я этому помешал, то меня начали преследовать. Уволили с работы, шантажируют уголовным делом — якобы я присвоил казенные средства. Меня же интересует только одно: как покрыть расходы на ремонт этой площади. Ведь деньги австрийцы выплатили. Они пришли в город, но Собчак не хочет отдавать их в районный бюджет. Я как гражданин и патриот хочу знать: где эти деньги, которые австрийцы обещали выплатить району?

— И что вы так беспокоитесь о районе, вы же теперь не глава администрации? — спросил Петр и удивился своему мирному голосу. «Пепел Клааса стучит в мое сердце» — он вдруг понял, скорее почувствовал, что значат эти слова.

— Я подал в суд на неправомерность моего увольнения, и суд меня восстановит, — уверенно ответил Кошелев и, наклонившись к Петру, тихо добавил: — К тому же Собчак проиграет выборы, непременно проиграет.

— А кто выиграет?

— Как кто? Конечно, Яковлев, Яковлев Владимир Анатольевич. Вы ведь его хорошо знаете, гораздо лучше, чем можно предположить. — Кошелев намеренно хитро улыбнулся Петру. — Будем считать, Петр Андреевич, что договорились. Понимаю, вам нелегко придется — хлопоты, расходы и всякое такое. Вот, я вам принес, пересчитайте — здесь ровно две тысячи долларов. — Кошелев очень осторожно, как бы опасаясь помять, вынул из кармана деньги. Петр привычно потянулся, чтобы взять, но в последний момент остановился, заметив блеснувшие глаза Кошелева. Тот на секунду замер, а потом, как ни в чем не бывало, положил деньги на стол перед Петром.