Шеф-повар Александр Красовский 2 (СИ) - Санфиров Александр

— Ты, как в воду глядел, — как-то раз призналась она. — А я так радовалась, что в Советском Союзе началась перестройка. Но ты в очередной раз оказался прав, Болтун этот Горбачев и больше никто. Мама пишет, что в магазинах пусто, хоть шаром покати, пенсии крохотные, отцу приходится сети ставить, рыбу ловить, хорошо, что в лесу грибы и ягоды выручают.

Но даже в разгар перестройки приехать в Советский Союз мы не могли. Надо мной и Людой дамокловым мечом все еще висели приговоры самого гуманного суда в мире, определившего мне восемь лет лагерей, а Люде десять. И их пока никто не собирался пересматривать.

Мы, естественно, до определенного момента понятия не имели об этих сроках. Просветил нас в этом вопросе Янис Петерс.

Осенью 1987 года мы в очередной раз навестили его в Мальмё, где он жил в скромной однокомнатной квартире, неподалеку от сына. Петерс здорово постарел, но оставался пока еще крепким стариканом.

Встречались мы нечасто, поэтому нам было о чем поговорить. На этот раз основной темой стали перемены в Советском Союзе. Когда Люда сообщила, что надеется в скором времени съездить, навестить родителей, Петерс скептически улыбнулся и рассказал, какие сроки тюремного заключения висят над нашими головами. Своих источников он не назвал, но мне и так все было понятно.

Люда была очень удивлена и расстроена его словами. Я же нисколько не удивлялся. Не зря говорят — бывших разведчиков не бывает, и хотя Петерс уже почти десять лет считался пенсионером, связи с разведкой у него остались.

Для меня откровения старого шпиона особых сюрпризом не оказались, я так и думал, что нас с Людой осудят и дадут немалые сроки. Но почему Люде дали на два года больше, для меня оставалось загадкой. Зато по пути домой мы периодически подтрунивали друг над другом, разбираясь, кто из нас больший преступник.

С такими воспоминаниями я заехал на стоянку и начал выглядывать свободные места.

Когда зашел в здание аэропорта, на табло, как раз загоралась надпись, говорящая о прибытии самолета из Ленинграда.

Внутри было достаточно спокойно, никаких турникетов на входе не имелось, как и бдительных полицейских. Этот мир еще не знал, по-настоящему, что такое исламские террористы и не имел понятия о птичьем гриппе и ковиде. Хотя премьера Улофа Пальме ухлопали на улице Стокгольма пять лет назад, его убийство так ничему толком шведскую полицию не научило.

— Интересно, узнаю ли Пашку, или нет, думал я, выглядывая выходящих из перехода пассажиров.

Сейчас по прошествии пятнадцати лет жизни в Швеции я практически без проблем определял, кто появляется передо мной, русский, или швед. Это происходило интуитивно, я даже не понимал, как работает такое чувство. Брата я должен бы узнать, все же за последнее время переписка у нас была довольно частой, поэтому мы успелипереслать друг другу множество фотографий.

От наших с Людой девчонок маман была в восторге и в письмах сожалела, что не может их увидеть вживую, обнять и поговорить. И тут же в письме периодически поругивала Пашку, за излишнюю любвеобильность, из-за которой у того к тридцати восьми годам не имелось ни жены, ни детей.

Как ни удивительно брата я узнал сразу. Здоровый бородатый детина вышел прямо на меня.

Я сам не слишком маленький, даже для скандинавов, но брательник обошел меня почти на полголовы и наверно на двадцать килограмм веса.

Мы обнялись с ним тут же в зале и несколько минут стояли, радостно похлопывая друг друга по спине.

— Ну, все хватит обниматься, пошли скорее, к машине, — предложил я. Второй чемодан у Павла оказался немного тяжеловат.

— Подарки, — пояснил брат, когда я взялся за ручку и удивленно хмыкнул. Взяв вещи, мы бодро направились к автостоянке, оживленно болтая по дороге.

— Слушай, Паш, а твое начальство к бороде не пристает, не требует, чтобы оперирующий хирург побрился? — спросил я.

Павел горделиво погладил светло-русую бороду, сейчас на нас смотрело множество глаз, эти наблюдатели, наверняка, подумать не могли, что стоящий перед ними двухметровый бородатый воин не потомок викингов, не настоящий швед, а всего лишь какой-то славянин из дикой неумытой России.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Да приставали, когда я только отращивать начал, — ответил он. — Начмед начал пургу нести. Мол, Павел Владимирович, какой пример вы подаёте, как вам не ай-я-яй. Ну, я тогда предложил всем хирургам и ему, в том числе, остричься налысо, чтобы не навредить больным, так, что от меня сразу отстали. А сейчас никто не и не пристает, я все-таки заведующий отделением не просто погулять вышел.

Когда мы подошли к машине, брат удивленно поднял брови. На мой вопросительный взгляд он тихо объяснил:

— Понимаешь, я как бы понимал, что ты миллионер, но все это было не здесь и не со мной. А сейчас вижу в натуре, на чем ездит мой брат.

Я ухмыльнулся.

— Смотрю, ты с успехом осваиваешь бандитский слэнг. А езжу я на вполне обычной машине, если миллионер, совсем не значит, что надо ездить на роллс-ройсе.

— А что делать, — развел руками Паша. — Не мы такие, жизнь такая. Видел бы ты некоторых из моих больных. Не понимаю, откуда столько швали повылазило за последние два-три года. А словечки у них прилипчивые, мы теперь даже в больнице друг другу в буфете стрелки назначаем, хе-хе.

— На сегодня наш план таков, — сообщил я брату, когда мы направились в сторону столицы. — Едем к нам домой, приводишь себя в порядок, посмотришь, как мы с Людой живем. Она как раз приедет на обед и старшую дочку из школы привезет. Так, что племянниц увидишь не на фотографии, они, кстати, тебя ждут, не дождутся.

— Это еще почему? — не понял Павел.

— Ну ты ведь у нас заслуженный моряк, яхтсмен, так, что поведешь мою Ласточку в море с пассажирами.

— Да, ты что? Серьезно? — воскликнул тот. — У тебя крейсерская яхта есть? Я и не знал о твоем приобретении. Чего не хвастал-то?

— Ну, теперь знаешь. А не хвастал, потому что не хотел вызвать черную зависть родственника-яхтсмена

— Здорово! Я на такие приключения не рассчитывал.

— А на что ты рассчитывал?

Пашка помолчал с пару минут, разглядывая встречные машины, затем признался:

— Сашкец, ты же знаешь, что у нас делается, развал полный, нищета кругом, бандиты. Довел страну до ручки, перестройщик херов. Весной референдум вздумали проводить о сохранении Советского Союза, а чего его сохранять, если у нас даже перловку теперь без талона не купить. Вместо сливочного масла Рама какая-то продается. А в прошлом году нам еще денежную реформу втюхали. Весь народ без денег остался. Наша мама на этой реформе как раз попала, она деньги для надежности в сторублевках хранила, вот и погорела на этом. Кто же знал, что только двадцать пятки останутся в обороте. Деньги, пять тысяч, она сдала в банк, новых купюр не выдали, а всю сумму перевели на счет, с которого ни копейки три года нельзя снимать, представляешь!?

Я грустно улыбнулся. Очень даже хорошо представлял. В прошлой жизни реформа господина Павлова стоила мне десяти тысяч рублей копившихся на машину, а в этой жизни у меня остались лежать в подвальном тайнике сто семьдесят тысяч рублей, которые теперь можно употребить только на растопку. Так, что большая часть воровской заначки, доставшаяся мне по случаю, осталась не использованной. Но Паше я этого не скажу, зачем еще больше расстраивать брата. А я о них не сожалею, легко пришли, легко ушли.

— Сашка, я хочу уехать из России. Конечно, если ты мне поможешь, будет неплохо. Если нет, попробую сам, что-нибудь предпринять. Я тут с финнами начал контактировать, они обещали посодействовать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Пашка, конечно, помогу, без вопросов. Думаю не хуже чем финны. Только, что мы с мамой будем делать. Не оставлять же её там одну. Ты с ней разговаривал на эту тему?

— Разговаривал, — брат досадливо махнул рукой. — Плачет, ехать никуда не хочет, боится всего. Хотя на свою пенсию два окорочка Буша в месяц покупает, да кашей овсяной питается. А к чаю у неё на каждый день печенье Русские узоры. Она же всегда полная была, а тут исхудала, как щепка.