Минное поле политики - Евгений Максимович Примаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
30 июля 1993 года самолет взял курс на Кабул. Это было не первое мое посещение Афганистана. Но в качестве директора СВР летел в Кабул впервые. На этот раз посадка ничуть не напоминала ту, которая была до вывода наших войск. Тогда все было намного сложнее: делали крутые виражи, чтобы не пролетать над зеленой зоной, снижались очень быстро, выстреливали «ловушки» с целью защиты от теплонаводящихся ракет. Теперь без всяких затей сели на посадочную полосу. Правда, на следующий день, улетая из Кабула, взяли со взлетной полосы резко вверх, так как начался артиллерийский обстрел аэродрома. После ухода наших войск мирная жизнь в истерзанном войной Афганистане так и не наступила. Военные действия между различными группировками продолжались.
Дестабилизированная обстановка в Афганистане породила метастазы, которые распространились на соседние страны. Особенно опасным стало положение в Таджикистане, где разгорались кровавые междоусобные бои. Столкновения региональных кланов переплетались с борьбой Душанбе с оппозицией, окрашенной в исламские цвета. Она открыла антиправительственный фронт в самом Таджикистане, но базировалась в основном в соседнем Афганистане. Оттуда совершали дерзкие вылазки боевики, поступали оружие, деньги.
Положение для России было вдвойне тревожным, так как на таджикско-афганской границе стояли наши пограничники. Их присутствие там было неизбежным не только из-за нашей заинтересованности в стабилизации положения в этой стране СНГ, но и в результате того, что таджикско-афганская граница была границей всего Содружества, да в определенной степени и самой России.
Между тем наши погранзаставы, которые создавали заслон для передвижений через границу боевиков и дельцов наркобизнеса, а подчас это были одни и те же люди, стали объектом постоянных нападений со стороны Афганистана. Росло число жертв. Пришлось в ответ подавлять огневые точки на афганской территории. Была задействована и авиация.
Мой приезд в Кабул был вызван всеми этими обстоятельствами. Остановились в полуразрушенной гостинице «Интерконтиненталь» — функционировала только одна ее часть. Через несколько часов после прибытия был приглашен на встречу с президентом Раббани. Однако я понимал, что основная беседа состоится с военным министром Ахмад Шахом Масудом. Будучи одним из ведущих полевых командиров, он вел борьбу против нашей армии в Афганистане. В основном совершал набеги из своего неприступного ущелья Панджшер. Его называли «панджшерский лев». Так же, как и Раббани, Ахмад Шах — таджик. Я думаю, что ситуация в Таджикистане эмоционально на них воздействовала больше, чем на других.
Но начал я свой разговор с ним не с таджикских событий. Когда ехал в его резиденцию, мой афганский коллега рассказал, что «охранник Ахмад Шаха из русских» на днях женился на афганской девушке, обрел семью. Этот рассказ, естественно, меня заинтриговал. По моей просьбе Ахмад Шах позвал «русского охранника» в комнату, где мы находились вдвоем плюс приехавший со мной в Кабул переводчик, прекрасно говорящий на дари. Вошел здоровенный парень в афганской одежде с автоматом. Черная окладистая борода (потом мне сказали, что он красит волосы на голове и бороду в черный цвет) обрамляла уже не скажешь европейское, а с восточным налетом лицо.
Я стал расспрашивать его, он отвечал по-русски чисто, но с некоторым напряжением. С Ахмад Шахом и другими говорил совершенно свободно на дари. Ахмад Шах сказал мне, что только очень узкий круг знает о том, что его охранник — русский. Сам «русский охранник» рассказал свою историю: был направлен в разведку, завязался бой, его тяжело ранили, взяли в плен в бессознательном состоянии. Бойцы Ахмад Шаха его выходили («Разве я могу это забыть!»), принял ислам, поступил в личную охрану Ахмад Шаха («Готов за него отдать жизнь!»), приезжали мать с сестрой, уговаривали хоть на время приехать домой, и начальник разрешил, но он отказался.
Трехчасовой разговор с Ахмад Шахом получился максимально деловым. Я изложил ему наше видение ситуации в Таджикистане и в Афганистане. Сказал прямо, что усиление военных действий с нашей стороны неизбежно в том случае, если ударам будут подвергаться российские и таджикские пограничники. Мы научены горьким опытом и, конечно, вводить войска на территорию Афганистана не собираемся. Но у нас есть возможность защитить свои интересы без сухопутной операции.
Сказал Ахмад Шаху, что мы стремимся к политическому, несиловому урегулированию в Таджикистане. При этом мы считаем, что нужно незамедлительно начинать переговоры между Душанбе и оппозицией при одновременном проведении многосторонних встреч с участием России, Афганистана, Таджикистана, Узбекистана и Ирана. Возможно участие и других центральноазиатских государств. Для создания наилучших условий мирного урегулирования прекратить с двух сторон вооруженные действия на границе, отказаться от инфильтрации исламских боевиков в Таджикистан и начать процесс возвращения беженцев, гарантировав им безопасность и помощь в обустройстве.
Собеседник во многом соглашался со мной и проявил живой интерес в организации моей встречи с руководителем таджикско-исламской оппозиции Саидом Абдуллой Нури. Конфиденциальный контакт с ним состоялся 31 июля. Это была первая встреча российского представителя с руководителем самой крупной таджикской антиправительственной силы, бросившей вооруженный вызов президенту Таджикистана Имомали Рахмонову. Разговор состоялся предельно откровенный, но общались через переводчика, хотя позже, встречаясь с Нури в Москве, я убедился, что он вполне прилично говорит по-русски.
Нури в целом оставил о себе хорошее впечатление. Мне рассказали, что он пришел в активную борьбу с правительством не сразу — был «рядовым» муллой, но, может быть, отличался от других своих коллег тем, что начал открыто выступать против коррупции, и его посадили в тюрьму.
— Надеюсь, вы понимаете, — сказал я, — что не в ваших интересах включать Россию в действия против отрядов оппозиции, базирующихся в Афганистане. Мы будем вынуждены пойти на это, если они не прекратят обстрелы пограничников. Но этому есть реальная альтернатива. Россия готова способствовать вашим переговорам с президентом Рахмоновым.
Откровенность моя была, судя по всему, хорошо воспринята Нури. Он, в свою очередь, заявил, что «таджикское правительство в изгнании (а они уже создали его. — Е. П.) не ставит задачу свержения руководства в Душанбе, однако стремится к созданию там коалиционного кабинета со своим участием». По словам Нури, после нашей встречи, которая может открыть перспективу переговоров с руководством в Душанбе, он направит свои усилия на то, чтобы не осложнять положение на границе. «Но всех полевых командиров я не контролирую», — добавил он.
Таким образом, как я считал, Нури послал весьма важный «сигнал». Разговор с ним, пожалуй, можно было считать отправной точкой тяжелого, продолжительного, со многими отступлениями процесса урегулирования отношений таджикского руководства с исламской оппозицией.
Дальнейшее развитие событий доказало правильность такого вывода. Уже в Москве и в Душанбе я продолжал встречаться с лидерами двух сторон. Важнейшими считаю беседы с президентом Э. Рахмоновым, который буквально на глазах матерел, набирал вес
