Поцелуй Однажды: Глава Мафии - Ольга Манилова

class="p1">— Твой отец, — четко выговаривает Роман, — имеет к этому какое-то отношение?

Она фыркает. Но избегает смотреть на мужчину.

— Никакого, представляешь. Просто череп мне проломил. Конечно, имеет, я жила с ним большую часть жизни. Я не хочу об этом говорить. Я не собиралась об этом говорить. Это неважно. Это ничего не меняет. Я сделаю, как я считаю нужным.

Ублюдок запирал ее. Или ублюдок издевался над ней, пользуясь изоляцией.

Роме нужно знать.

Он узнает, что мертвец наделал.

Он исправит это.

Кто-то дышит вместо него, по легким рябь проходит и перепрыгивает на пульсирующий кусок плоти над ребрами.

Кто-то дышит, но это не он, ведь он не все может сбросить жгут, перетягивающий дыхательные пути. Кто-то другой.

В мозгах фаршем взрываются картинки, сценарии, предположения, и по жилам лавой несется злость.

— Когда это ты съехала от него?

Кира смотрит на него как-то странно.

— Не имеет значения. Зачем это тебе? Ничего трагического он мне не причинил. Забудь об этом. Скоро… посадка.

— Ничего трагического? А что причинил?

— Что из «я не хочу об этом говорить» тебе непонятно? Господи, мы летим на отдых, Роман. И ничего удивительного, что ты не понимаешь меня, потому что… потому что ты не в том положении, чтобы понять каково это.

— Я могу понять многое очень хорошо, — медленно выговаривает он, — я многое понимаю, когда речь идет об отцах.

— Правда? — не выдерживает девушка. — О том, как сначала зависишь от мужика больше тебя в три раза, потому что он — взрослый, а ты — нет, а потом зависишь только потому что он все равно тебя уроет. Эта последняя часть тебе хорошо понятна? Когда я говорю, что никто не удержит меня взаперти и что я не дамся живой — я имею в виду вещи, которые ты понять не можешь. Никто не удержит. Включая тебя.

Она говорит что-то дальше, возможно успокаивая его и пытаясь сгладить мрачную атмосферу, но Карелин не может услышать — он улавливает только обрывки фраз.

Шаг назад дается нелегко.

Внутренности скручивает веревкой, и теперь… Теперь есть на чем повесится. Пульс грохочет как чертов бронепоезд по просевшим рельсам.

— Включая меня? — повторяет он ошеломленно. — Кира. Ты ведь не предполагаешь, что я… Что я когда-нибудь смог бы тебя хоть пальцем тронуть. Ты…

Она раздраженно тянет змейку сумки назад и поворачивается к нему не сразу.

— Нет, я не предполагаю худшие сценарии. Такая я наивная, Карелин. Но ты только что угрожал мне подвалом. Только что. И ты закрыл меня в спальне тем утром? Закрыл или нет?

— Я не угрожал тебе, — переходит на крик он, — я предупреждал, что ситуация может вынудить меня. Ты что ли думаешь я этого хочу! И я закрыл тебя в комнате на две минуты. Чтобы поговорить по телефону. Я никогда больше этого не сделаю. Ты говорила… ты говорила, что не чувствуешь… что у тебя нет омерзения ко мне.

— Омерзение здесь ни причем, — морщится она. — Что тебе далось это омерзение? Это для тебя твои слова про подвалы и удерживания не угроза, а мне стоит расценивать ее так. Ведь я ничего не смогу сделать, если ты вдруг захочешь?

Она даже поглаживает его по льняной летней рубашке и костяшками пальцев проводит по щетине. Но он не может этого почувствовать. Осязание барахлит как мотор перед поломкой.

Он все еще не может поверить в это. Все происходит наяву? Кира сказала… она сказала… Она собирается…

— Не бери этого в голову. Этот разговор бессмысленный. Я не собиралась этого говорить.

Отцепляет холодные пальцы от своего лица и удерживает на весу, не зная что делать дальше.

Не собиралась говорить, но думает же так!

— Я закрыл тебя в комнате, чтобы самому прийти в себя.

Она молчит.

Она молчит и тишина словно болотная жижа, и Рома увязает. Чужой, а не своей пятерней проводит по волосам. Господи, они мокрые, так он взмок.

— Я лучше прострелю себе руки, чем дойдет до такого. Ты поняла?..

Дышит легкими наполную, жаль только не кислородом, а жаром. Скворчащим огнем пульсирует кровь.

— … ты поняла меня? Этот самолет не сядет, пока ты не поклянешься…

Бросается к ней, а она вспыльчиво разворачивается. Тогда обходит с другой стороны и снова — в лицо.

— … обещай мне, что никакого «живой не дамся» не будет. Я убью их всех, ты поняла меня? Если кто-то… если ты будешь в опасности, я убью их всех.

Он не может остановиться: сотни предупреждений и аргументов одномоментно толкаются на выходе из башки. А выход пожаром завалило.

— Не буду я клясться! — сама приближается к Роману. — Не буду!

— Выброси это из головы! Кира, очнись!

— Значит, не сади самолет, — кричит она, — не сади!

— Я не позволю! Я не дам этому случиться! Никогда, слышишь!

Он ревет как раненный зверь, преграждая ей путь и заслоняя выход через перегородку.

— Что с тобой? — дышит она сама учащенно. — Что за реакция? Ничего еще не случилось, Рома.

Лучше бы она шлюз открыла и толкнула его. Пускай. Роман как-нибудь бы справился.

Блядь, в этом самолете не развернуться. Дышать нечем. Она собирается уйти.

И все силы — все до последнего атома — уходят на то, чтобы не касаться ее.

Все, что угодно, но только не позволять себе ее трогать.

В венах льдины дрейфуют. Долбанный самолет! Почему она смотрит на него так — озадаченно и надменно. Какого хрена!

— Я не позволю этому случится, — сипит Роман.

— Чему? — с надрывом требует Кира.

— Тому, что ты надумала! Выдумала! Лишить себя… лишить себя… Ты не посмеешь.

— Я назвала обстоятельства. Если не будет другого выхода! Я не смогу по-другому уже! Отстань от меня!

— Стой там, — предупреждает он.

Ее пораженный вздох разносится по кабине как вспышка звездопада в ночном небе.

— Не подходи, — его легкие пружинятся, готовясь выпрыгнуть, — стой там.

— А то что? — едва слышно спрашивает она.

— Не подходи!

Она прислоняется к стенке кабины и рассерженно пинает сумку. Запрокидывает голову.

Роман успокаивает себя разглядыванием кружевной строчки на подоле ее платья. Узор за узором. Сборка нитей расходится цветком то там, то здесь. В какой-то момент Кира шевелится и он уже может поднять