Дети Барса. Туман над башнями (СИ) - Андрей Ренсков

"Смотрящие никогда не убивают своими руками, а эти люди лишают жизни так же легко, как дышат. Хорошо, что их осталось мало. Недавно была большая война и почти все ублюдки погибли. Но не все, к сожалению".

Дверь, посаженная на вырезанные из сучков петли, даже не скрипнула, отворилась беззвучно. Разгорячённое тело обдало зябкой ночной свежестью, и на коже сразу высыпали мурашки. Как ни крепился, всё равно бросил прощальный взгляд — туда, во тьму, пахнущую дымом, козами и грязным человеческим телом. Прощай, детство, теперь уже навсегда.

— Куда бежать?

"Вверх, по тропинке, ведущей к обрыву. Я хочу, чтобы ты увидел всё своими глазами".

Перепрыгнуть через хлипкую изгородь — дело нехитрое, даже в темноте. Дремлющие лошади почуяли человеческий запах, недовольно захрапели, забили копытами. Громко вышло — как бы не разбудили спящих в доме. Чего им не спится? Вон даже пёс не загавкал, даром, что молодой. Поворчал немного, да и затих себе: знает, что пробежал сын хозяина. На то он и сын хозяина, чтобы бегать, куда ему вздумается.

— Слишком темно…

Лес встал на пути сплошной чёрной стеной. Днём он совсем другой: живой, весёлый, полный жизни. А теперь — просто стена мрака. Узкий серпик месяца светит еле-еле. Идти туда без факела, да ещё и добровольно — безумие. Или навернёшься с обрыва, запнувшись за корень, или волки разорвут, или…

"Ты просто боишься, сын кузнеца. Точнее — боится твоё тело. Надеюсь, разум помнит, что никакого страха не существует? Закрой глаза и бегом в гору, времени почти не осталось. Стоит ли напоминать, что ты прекрасно помнишь все повороты на этой тропинке?"

— А зачем глаза-то закрывать? Всё равно ничего не видно.

"Чтобы не давать пищи своему страху. Никто не откармливает пса для охоты на самого себя".

Раз, два, три, четыре… Вверх, отбивая голыми пятками дробь по твёрдому, слежавшемуся песку, вверх, задыхаясь и сопя. Острые камни и лежащие поперёк тропинки сучки впиваются в подошвы, сбивают с шага. Сколько там осталось до поворота: пятнадцать шагов, или шестнадцать? Там и днём-то страшно бегать: под ногами открывается обрыв, в который легко соскользнуть по влажным камням. Надо открыть глаза…

"Не смей! Даже не думай об этом, сын кузнеца!"

На повороте, над самым обрывом растёт бук, старый, раскидистый. Его корни давно вылезли наружу и качаются в воздухе. Кажется, что дерево вот-вот рухнет вниз. Ан нет: ещё сто лун простоит, не меньше. Когда заиграешься, забудешь про крутой склон, и начнёт сносить с тропинки в обрыв, надо бежать на его ствол. Пусть оцарапаешь руки и разобьёшь нос, это всё лучше, чем считать кости, упав с обрыва. Так сколько же осталось до поворота? Пять шагов? Шесть?

"Давай! Сейчас!"

Выброшенные вперёд ладони царапают шершавую кору. Мгновение для того, чтобы осознать это. Ещё одно для того, чтобы сгруппировать разогнавшееся тело, оттолкнуться от ствола и бежать дальше. Теперь уже спокойно, без лишних нервов, стараясь беречь сбитое дыхание: уже недалеко осталось. Повернуть налево, а потом всё время вверх.

— Там дальше будет обрыв… Можно открыть глаза?

"Над обрывом растёт высокая трава. Скройся в ней и замри. Стань камнем, если хочешь жить".

— Что дальше?

Земля под травой, у самых корней, сырая и скользкая. По корням вьётся какой-то колючий сорняк, который впивается в голые ноги и локти. Ужасно холодно и сыро, всё тело чешется — то ли клопы покусали, то ли нервы расшалились. Больше всего хочется плюнуть на причуды голоса и вернуться домой, под тёплое одеяло, к потухшему, но ещё горячему очагу. Как знать: может, незнакомец просто решил пошутить. С него станется.

"Жди".

Ждать пришлось недолго, сердце ещё не успело отойти после слепого бега сквозь ночной лес. В темноте заворчал пёс, сначала нерешительно, потом всё громче. Когда понял, что не почудилось, что чужие уже подбираются к дому, залаял в голос. Но тут же сбился на булькающий вой, захрипел и затих.

— Они его… они его… Моего пса…

"Нет, не ножом. Издалека взяли. Арбалет, наверное. Кто-то из них видит в темноте, как кошка, и это плохо. Не высовывайся. Просто лежи и слушай".

Невидимая рука легла на вспотевший затылок и вдавила подбородок во влажную землю. Внизу медленно и торжественно разгорелось мрачное зарево: судя по глухому хлопку, кто-то швырнул внутрь кузни глиняную бутыль с жидким огнём. И, после того, как огонь окреп, затрещал, чужие бросились к дому, уже не скрываясь за темнотой.

Мальчик, закрыв рот испачканными руками, слышал их топот и тяжёлое дыхание. Слышал треск изгороди, гудение огня, вопли матери, отчаянный визг сестры. Но затем все звуки заглушило дикое ржание лошадей, привязанных неподалёку от кузни — они осознали, что им суждено сгореть заживо.

— Здесь его нет, Старший. Постель ещё тёплая. Где-то рядом притаился. Может, по нужде вышел.

Голос грубый, лающий. Человек, изрыгающий подобное, должен выглядеть истинным зверем. Воображение нарисовало оскал великана-людоеда, с ног до головы заросшего шерстью. Зубы начали выбивать затейливую дробь.

"Спокойно, Вьяла. Не бывает никаких великанов-людоедов. Это всего лишь люди. Я хотел показать тебе, что люди бывают и такими. Запомни это".

Глухой треск и сноп искр до самого неба: в горящей кузне стали рушиться столбы, подпирающие крышу. Из нагретой стены испарилась глина, и начали громко трескаться камни, натасканные с ручья. Один за другим.

— Не ко времени вышел, — отозвался невидимый в темноте Старший. Его голос был сух и напоминал скрежетание жерновов. — Давайте сюда отца.

Зубы впились в загрубевшую кожу пальцев. Во рту стало тепло и солоновато. Сестра верещала без передышки — что с ней делали, оставалось только гадать. Непонятно: почему ей ещё не заткнули рот железом, как убитому псу? Должно быть, она для чего-то им нужна.

— Или нет. Сначала мать.

— Извини, Старший, бабу не удержали — слишком уж кусалась. Вырвалась, и к лесу… Ну, я выстрелил вслед. Сам не понял, как вышло: вроде в плечо метил.

— Тогда тащите отца, болваны. — Скрипучий голос не дрогнул, словно речь шла о невинных вещах. — И не забудь вытащить из тела болт: мы не должны оставлять следов.

"Терпи, мальчик. Терпи. Сейчас ты не сможешь сделать ничего, только погибнешь зря. Мы обязательно отомстим, я клянусь тебе. Но для этого надо постараться выжить".

— Где твой щенок?

— Что вам… Кто? У-х-х-х…

Судя по сдавленному стону, отцу от души зарядили сапогом между ног, чтобы лучше вспоминалось. И ничем не помочь: чужую боль на себя не примешь… Можно спуститься вниз и сдаться, да только это никого не спасёт. Ясно, что чужаки ни за что не оставят живых свидетелей.