Москва в очерках 40-х годов XIX века - А. Андреев

– Постоял бедняга в ожидании денег, наконец почесал голову, плюнул, сел на козлы своих саней и поплелся по улице.

Прокутилась барыня – наряды продает… вещи хорошие, истрепались маненько… Не надо-ли чего?

Нежная мать чужого ребенка

– Маловато больно. У соседа мука была не в пример хуже, нашей, а взял по рублю по тридцати… – отвечает хозяин, пожимаясь.

– Давеча и я бы дал, а теперь навезли столько, что и половины не раскупят; цена-то и поспала. Ведь застоитесь, прождете до завтра…

Завтра – бедовое слово и не для крестьянина. Так рассудите же, каково ему при лишних расходах расставаться с последней кровной полтиной, платить в Москве за все втридорога. Поэтому, кому бы ни была поручена продажа хлеба, управляющему или крестьянину, он продается почти всегда без переночовки в Москве. Померекали еще немного торгующиеся, побожились – один, что дешево продает, другой, что покупает чуть-чуть не в убыток, – и ударили по рукам. Подводы поворотили оглобли.

– Ваша милость не из кулаков {55} ли? – спрашивает набольший мужик у покупщика.

– А хоть пес, лишь бы яйцо нес: слыхал ты эту пословицу? – отвечает тот. – Небось расплачусь не хуже кого другого.

– Вестимо, кормилец. Да чтоб не было какого мытарства. Онамедни, как приезжали к Николину дню с первым обозом, попался такой шишимора, что и господи упаси; уж он водил, водил нас… совсем из сил выбились. Так чтобы опять… того… И упряжки, родной, не сделаешь. Наше дело крестьянское, – промолвливает мужичок и по привычке просовывает руку под шапку, чтобы почесать затылок, что, как известно, выражает у него раздумье…

Покупщик, однако, заверяет правым словом, что мытарства не будет никакого, весь хлеб придется ссыпать в одно место, а если и свернуть куда в сторону, так по дороге, рукой подать до заставы. Набольший отдает приказ Ванюхе, который намосковичился и знает дорогу, ехать вперед, и обоз трогается.

Следовательно, разыскиваемый нами кулак – капиталист, а торговля хлебом – его занятие, или, как говорят ныне, профессия; следовательно, русский человек несправедливо заклеймил его не очень лестным прозвищем, несправедливо, потому что не отдал должной чести труду и деньгам, этим двум рычагам, которыми можно решить задачу Архимеда – сдвинуть земной шар с места. На первый взгляд, конечно, покажется так; но ведь, вы знаете, мы скептики во всем; посмотрим еще, и тогда уже произнесем приговор. Надеюсь, что вправе я перенести вас на место, где остановился кулак с своею покупкою. Вот он у одной лавки, раскланивается с хозяином ее:

– Наше наиглубочайшее почтение Петру Терентьичу! Все ли в добром здоровье, батюшка?

– Помаленьку, Кузьмич. Что, привез?

– Как же, сударь, извольте взглянуть, наверно, не охаете. Товар, я вам доложу, первеющий сорт.

– Знаю, знаю. Ну… раз, два, три… четырнадцать возов. А мне требуется только десять; так, брат, я тебе и наказывал. За то спасибо, а остальные девай куда хочешь.

– Истинно хотел услужить вам, Петр Тереньтьич! Возьмите, право, останетесь довольны: на всем Болоте не было такой муки. Места не пролежит, а без барыша не уйдет.

Но, увы! Купечество наше крепко, не соблазняется отдаленными выгодами и берет скорее синицу в руки, чем соглашается ждать журавля в небе. Торговец отвечает решительно:

– Нет, любезный, что сказал, то и сделаю. Деньги нужны. Развязывайте, ребята!

Счастье кулака, если за тремя парами чаш, которые всегда распиваются в подобных случаях, купец поддастся, наконец, на его просьбы и умасливания, возьмет лишние возы, а то иначе…

– Ну, братцы, – говорит оторопелый кулак мужикам, когда мука ссыпана, – надобно маленько еще проехать; здесь не рука.

И пойдет он навязывать не в час купленный товар то знакомым, то незнакомым торговцам, сунет кому воз, кому два; а как не задастся дело, махнет иной раз, например, из-за Москвы-реки ко Кресту [2] , до которого, на худой конец, будет семь верст. Сколько мужики накладут ему добрых слов за эти мытарства – и на воз не повьешь. Не ранее как к вечеру освободится он от своей обузы.

Что же выручил кулак за эти хлопоты, за всю беготню, за низкие поклоны и усердные упрашивания? Да много-много по полтине с воза, а с иного и по гривеннику. Половину этой выручки он в тот же день прочайничает, проест, а другая уйдет завтра, до новой покупки, потому что нельзя же стоять на холоду целое утро от самой зари и не погреться.

Бывают с кулаком случаи еще хуже. Иной раз, когда нет заказов, рискнет он сам купить небольшой обоз; купить, разумеется, не на чистые деньги (имей он их, так не был бы кулаком), а даст задаток, какой-нибудь целковый. Но куда сбывать куплю и кому везти товар? Слышал он на днях, что одному лавочнику, где-то на краю Москвы, требуется хлеб. Везет, и что же? Мука спрашивается, да только не ржаная, а пшеничная… Везет в другое, в третье место, везде наудачу; но где только что вчера запаслись товаром, а где лишь сегодня сделали заказ другому кулаку. День зимний не велик, глядь – на дворе уж вечер; обозчики сильно ропщут. Что делает кулак при таком бездолье? – отступается от задатка, равнодушно выслушивает брань мужиков, тратит последний гривенник на чай и по пословице «утро вечера мудренее» идет ждать следующего дня, который должен или выручить, или опять выучить его.

Уважая все эти причины, боясь несостоятельности кулака, многие обозы, как клад, не даются ему. А по чему же отличить кулака от настоящего торговца, особенно человеку малоопытному? Конечно, не по одежде, а по тому, что между русским купечеством еще не перевелись люди старинного покроя, которые, с миллионом в кармане, одеваются как деревенские старосты; речь и ухватки кулака исполнены наметанности, бойкости; но зато в них вовсе нет сановитости, чувства собственного достоинства (или своего кошелька) – этих качеств, отличающих настоящее купечество, по которым тотчас узнаешь человека с независимым состоянием.

Теперь вы знаете положение кулака: комиссионер, или сводчик, и довольно горемычный. Отчего он сделался им, сказано будет ниже, а пока объясним странную, по-видимому, причину, почему торговцы платят за комиссию, когда они сами без больших хлопот могли бы купить тот же товар и за ту же цену. Ведется это потому, что всякое дело мастера боится, а без обиды любому мучнику можно сказать, что он не купит товара супротив кулака и по цене, и доброте. Мало того, что глаз и рука кулака привыкли быстро различать достоинства всякого хлеба, он, не доверяя многолетней своей опытности, иногда носит с собою, за пазухой, маленькие вески, на которых прикидывает сомнительное зерно; мало того, что, зная цену всякому хлебу, торгуясь как жид, он из соблюдения выгод своего заказчика посулит иной раз пару бирок (то есть целковиков) продавцу, лишь бы уступил хоть по грошу с пуда, и продавец без зазрения совести, но тайком от обозчиков соглашается на эту стачку на том основании, что своя рубашка к телу ближе.

Итак, зимой кулак является комиссионером при торговле хлебом. А в прочие времена года, когда нет обозов, чем он занимается, каким промыслом живет? Да так же кулачит чем- нибудь, хотя, без привычки, другая-то работа ему не по сердцу; а в ину пору, глядя на его беззаботное ничегонеделанье, можно подумать, что он соображает последствия английских законов о хлебе для нашей торговли. Но ни ему, ни нам не до шуток: бейся как рыба об лед, а продышать все-таки надобно до поры, до времени. И дышит кулак, как сказал я, чем придется. То сводит двух хлеботорговцев, из которых один нуждается в деньгах и рад с убытком переменять на них товар, а другой при богатстве наличными не прочь купить дешево; то отправляется близ Святой недели к заставе сторожить возы с телятами, дает задаток за один, за два, везет к мяснику и получает известный процент за труды; то делается поставщиком дров к какому-нибудь беспечному холостяку; то покупает хлебную контрабанду; то, наконец, пускается в торговлю сеном, ниспадает до унизительного барышничества. Да мало ли чем можно просуществовать в большом городе человеку тертому!

Впрочем, по торговле сеном есть особенные, специальные кулаки-барышники, занимающие середину между теми и другими, а поэтому составляющие явление столь же непонятное в мире торговом, как амфибия или двуполые животные в зоологическом. О них необходимо сказать несколько слов, чтобы не обиделись невниманием к их промыслу.

Кажется, коммерческой способности кулака и делать бы нечего по сенной части: ан нет, работы вволю, да притом круглый год. Купить воз сена и перепродать его с барышом, разумеется, дело нехитрое, о которое не стоит и рук марать; но продать, например, 25 пудов за 30 – это казисто, есть чем похвастать, и для кармана прибыльно. Правда дороже всего, а погрешил бы я против нее, утаив способы, какими совершается эта диковинная продажа.