Мара - Руфь Уолкер

Джоко повалился на кровать и закрыл глаза.

— Ах, как болят все мои старые косточки! — заныл он.

— Ты еще не старый.

— Как бы не так! Помнишь, что я сказал тебе на прошлой неделе? Я сказал, что для лилипута я старик, — он открыл покрасневшие глаза и уставился на нее. — Мы долго не живем.

— Прекрати болтать чушь!

— Конечно, мы живем дольше великанов… У этих бедных громил сердце совсем быстро изнашивается. Ой! Мне кажется сейчас, что я весь состою из одного только сердца… — Он ударил себя в грудь и закашлялся.

Мара с беспокойством посмотрела на него.

— Ты серьезно поранился?

— Смертельно! Ты будешь плакать, если я умру молодым? — с надеждой спросил он.

— Я не буду плакать, — соврала она. — Мне будет грустно, очень грустно, но я не буду больше плакать никогда.

— Ты все держишь в себе? Может, это и правильно… Никогда не показывай разным ублюдкам, что тебе больно! Это доставляет им слишком большое удовольствие.

— Дать тебе воды?

— Моя дорогая, лучше дай мне свою руку и подожди, пока я засну, а утром я опять превращусь во взрослого лилипута… — Он икнул, и это было так смешно после всех его тирад, произнесенных с пафосом, что Мара не смогла сдержать улыбку. — А еще мне надо выпить рому. Достань его, пожалуйста, с полки.

Она нашла бутылку и налила полстакана. Джоко стал пить его маленькими глотками. Присев к нему на кровать, Мара слипающимися глазами следила, чтобы он не облился. За окном какая-то компания хохотала во весь голос, вдалеке послышались гудок паровоза и перестук колес…

Джоко начал что-то мурлыкать себе под нос, размахивая стаканом.

— Что это за песня? — поинтересовалась Мара.

— Это колыбельная.

— Тебе ее пела мать?

— Нет, не мать. Мне пела ее моя няня Эджи. У нее были рыжие волосы и зеленые глаза, и она воспитывала меня до четырнадцати лет. Она была ирландкой, и я так любил ее зеленые глаза, ее руки, ее мягкую грудь, на которой плакал! Эджи всегда жалела меня, маленького. Все остальные считали меня больным наростом на их аристократическом древе… — Он допил ром. — Доктора сказали мне, что мне никогда не вырасти, и все перестали меня замечать. О, как они переживали! Мне было уже семнадцать, а я все еще не собирался умирать. Мне было восемнадцать, а я был крепким, здоровым молодым человеком, которого стеснялись все мои родственники. Наконец они решили отправить меня в церковный приют. С тех пор я не бывал дома. Затем меня отдали в колледж, я выучился и в один прекрасный день ушел вместе с цирком.

— А Эджи?

— Она вернулась в Ирландию. Но я не забыл свою дорогую Эджи… — Джоко опять начал что-то мурлыкать.

— Так говорят в Ирландии?

— Да. Их язык тягуч как мед, сладок и приятен. Эджи очень скучала по своим братьям и сестрам. Иногда она забывала, что я уже не маленький, и прижимала меня к своей груди. Господи, как же мне тогда было хорошо! Мне казалось, что я в раю. Когда я не хотел спать и не слушался, она легонько шлепала меня. Так поступают все няни, чтобы дети вырастали послушными…

В уголках его глаз выступили слезы и потекли по щекам.

— Я так одинок! Мне казалось, что я найду друзей среди таких же лилипутов в цирке, но этого не случилось… В их маленьких головках так мало мозгов! Зато они так любят хвастаться! Как попугаи своим оперением. Вот почему я пошел в клоуны…

Джоко снова начал плакать. Не зная, как его успокоить, Мара взяла его за руку. Он прижался к ней, и она боялась шелохнуться, чтобы не потревожить его.

— Моя дорогая Эджи… — бормотал Джоко.

И Мара вдруг поняла, что на свете есть кто-то еще более одинокий, чем она сама… Джоко заснул, она укрыла его одеялом.

— Спи, лилипутик… — прошептала она, прежде чем, осторожно затворив дверь, покинуть его комнату.

12

Мара успокоилась только тогда, когда через два дня нашла Джоко за кулисами в привычном расположении духа. Он поблагодарил ее за заботу, отпустил шутку по поводу своего тогдашнего состояния и головной боли на следующее утро.

Мара была рада, что он не помнил всех деталей того вечера, особенно после его признания, что он не мог отличить виски от рома. Когда он сменил тему разговора и спросил ее о будущем сольном номере, Мара солгала, сказав, что уже работает над ним.

На самом-то деле она до сих пор не могла ничего придумать. Цирк давал сейчас одноактные вечерние представления в небольших городках к юго-востоку от Огайо, и центральный шатер не разворачивали, так что Маре репетировать было негде. Кроме того, как и другие девушки, она от усталости валилась вечером с ног, полностью обессиленная.

В конце недели ее вызвал Оли:

— Ты готова показать свой номер мистеру Сэму? Он будет просматривать новые номера в воскресенье утром. У акробатов есть изменения, да и Джоко подготовил новую репризу. Ты тоже можешь что-нибудь показать.

В его словах Мара ясно уловила нотки пренебрежения: это только лишь шанс показать свой номер. Вот если бы она смогла придумать что-нибудь особенное! Тогда бы уж она, конечно, нашла возможность отрепетировать. Можно было бы заплатить кому-нибудь из рабочих сцены, чтобы он натягивал для нее с утра пораньше канат. Но сначала нужно придумать что-то особенное, чего не делает никто. Но что? Что особенного может сделать такой зеленый новичок, как она?

С мыслями об этом она легла в постель и, погружаясь в сон, вдруг вспомнила слова Джоко о бланшах. Но выход ли это? Построить номер на одних бланшах очень трудно. Они требуют колоссального напряжения всех мышц и концентрации всей энергии. Их используют крайне редко. Они красивы, но в то же время весьма опасны. И все же стоит попробовать. Это ее первый и последний шанс. Как это любит говорить Джоко? Нет расходов — нет доходов? Ну, а уж в данном случае доходы стоят расходов!

На следующее утро Мара не выдержала и рассказала Кланки о назначенном просмотре и о своей идее насчет бланшей. Энтузиазм Кланки и ее желание помочь согрели Маре душу и придали ей некоторую уверенность в себе.

— Бланши, конечно, очень сложны… — задумчиво сказала Кланки. — Но если кто-то может их делать, почему ты не сможешь? Надо репетировать! Подожди-ка, у меня тут есть кое-что…

Она подошла к шкафу возле своей кровати, покопалась в нем и достала темно-синий костюм, расшитый блестками.

— Вот! В этом костюме я выступала вместе с моей семьей. Он мне больше не нужен, а тебе пригодится. Его надо только привести в порядок, а сидит он очень хорошо.

Мара с восхищением приложила его к себе. И вдруг она засомневалась:

— А на просмотр разве можно надевать костюм?