Мара - Руфь Уолкер

— Он предал меня.

— Подонок!.. Ну ничего, вокруг полно парней. Найдешь другого.

— Мне они не нужны. Я хочу работать и делать эту работу как можно лучше.

— Знаешь, тебе стоит немного поработать над подкрутками. Если хочешь, я помогу тебе. Я на этом деле собаку съела.

Кланки сдержала свое обещание. Последние дни в Атланте она так гоняла Мару на утренних тренировках, что та даже удостоилась скупой похвалы Оли после субботнего дневного представления. Не то чтобы это был комплимент, но…

— Неплохо, Мара, — сказал он. — Старайся — и, может быть, ты достигнешь уровня Кланки.

Месяц спустя, в Чикаго, Мара вдруг почувствовала, что все ее раздражает. Представления не потеряли для нее своей привлекательности, но, стоя за кулисами и наблюдая за воздушными гимнастами, Мара испытывала зависть. Она хотела быть на арене одна, слушать овации, предназначенные только ей. За это мгновение она отдала бы все на свете!

Желание выделиться заставило ее потратить часть полученных денег на косметику. Кланки помогала ей овладевать премудростями красоты. Она показала, как подкрашивать ресницы, как подводить глаза, мыть волосы с помощью лимона и яиц.

Хотя другие девушки давно носили супермодные короткие стрижки, Мара решила поберечь свои шикарные волосы. Ее густые и длинные рыжие пряди выделялись на фоне стриженых головок, а это и было для нее самым важным.

Как-то раз во время одного из дневных представлений несколько длинных прядей выбились из прически и упали ей на плечи. Это вызвало аплодисменты публики, и во время следующего выступления Мара специально распустила волосы, позволив им свободно развеваться. Последовала такая бурная реакция зала, что даже задержалось начало следующего номера.

Когда Оли вызвал ее перед вечерним представлением в дирекцию, Мара струхнула. Робко открыв дверь кабинета Оли, Мара увидела рядом с Оли режиссера Конрада Баркера, который встретил ее очень нелюбезным взглядом. По слухам, у Конрада Баркера был тяжелый и вспыльчивый нрав. Как и мистер Сэм, он редко улыбался и был скуп на похвалы.

— Я слышал, у нас из-за тебя неприятности? — «приветствовал» ее Оли. У этого высокого мужчины был такой громовой голос, что Мара испугалась, как бы их разговор не услышал весь цирк.

— Я не понимаю, о чем вы говорите…

— Что это за акцент у тебя? — прервал ее Конрад.

Мара не знала, что ответить. Вдруг он понимает испанский или греческий?

— Венгерский, — ответила она.

— Ну, мой венгерский дружок, все зрители на дорогих местах были так заняты твоими волосами, что не обращали никакого внимания на центральную арену. Это я и называю неприятностями.

— Но я же не нарочно…

— Не лги! Ты прекрасно знала, что делаешь. — Он посмотрел на Оли. — Однако я готов согласиться, что это эффектно. Поэтому мистер Сэм хочет дать тебе возможность показать что-нибудь особенное. Как ты это находишь?

— О'кей, — ответила Мара одним из тех слов, которым ее научила Кланки.

— Ну, тогда подготовь какой-нибудь номер минуты на три-четыре, и посмотрим, что скажет мистер Сэм. Может, ты получишь сольный выход после кордебалета. Но мы ничего не обещаем, поняла? И не особо болтай об этом.

Мара, ошеломленная, вернулась в свой фургон. Все девушки были так заняты собственными делами, что никто даже внимания не обратил, как она юркнула в кровать и накрылась с головой одеялом. Возможность получить собственный номер! Вдруг это один из розыгрышей новичков? Но Оли не был похож на шутника, да и Конрад тоже. Так что это могло быть на полном серьезе. В таком случае ей надо очень постараться, чтобы показать что-нибудь необыкновенное. Но что? Как она может показать что-то особенное, если знает только самые простые трюки?

Мара задержалась в раздевалке дольше других девушек, которые направлялись в столовую. Она тоже чувствовала себя, как и всегда после вечернего представления, голодной, но сегодня мысли о разговоре в дирекции не давали ей покоя, и она решила пораньше лечь спать. Она уже подходила к своему фургону, как вдруг заметила впереди маленькую фигурку Джоко. Только вот походка у него была какая-то странная.

Мара окликнула его.

— Хо-хо-хо, — пробормотал Джоко заплетающимся языком. — Не маленькая ли это цыганка бродит здесь одна вечерами?

— Я хотела посоветоваться с тобой, — сказала Мара и в нескольких словах пересказала ему свой разговор с Конрадом Баркером.

Джоко молчал, задумавшись.

— Помнишь, ты говорил мне о Лилиан Лейцель, воздушной гимнастке, которая делает много-много бланшей подряд?

— Я ненавижу бланши. Они слишком опасны.

— Может быть. Но для меня это единственная возможность получить сольный номер. Конечно, они опасны, но в цирке ни один номер не обходится без опасности!

Джоко снял шляпу, и на лбу у него Мара увидела огромную шишку.

Заметив выражение ее лица, Джоко усмехнулся:

— Не волнуйся, с моей головой все в порядке. Но у меня есть желание проломить чем-нибудь голову Пузырю. Это он стукнул меня доской.

— Кто такой Пузырь?

— Один из наших клоунов. У него черная маска, рыжий парик и большое самомнение.

— Да, я знаю его. С тобой действительно все в порядке? Ты необычно выглядишь.

— У меня производственная травма.

— Может, тебе стоит обратиться к доктору Макколлу?

— Все, что мне надо, — это уксусная повязка на мои синяки и, может быть, поцелуй няни, который вмиг прогонит боль.

Мара пристально посмотрела на него. Обычно голос Джоко звучал низко, чуть гнусаво. Сейчас же он был так высок, что порой переходил на фальцет.

Джоко захохотал. Казалось, он еле стоит на ногах.

— Это была всего лишь шутка. Мы, ирландцы, любим пошутить.

— Я думала, ты англичанин.

— Да, конечно, я англичанин, но душа у меня ирландская.

— Тебе лучше пойти лечь спать. Я провожу тебя.

— Да, пожалуйста, сделай это! Проводи лилипута домой и уложи его в кроватку…

И Джоко залился слезами.

Мара растерялась. Она взяла его за руку, как маленького мальчика, и повела к фургону. К счастью, поблизости никого не было: Маре очень не хотелось, чтобы Джоко видели в таком состоянии.

Как звезда, Джоко занимал большой фургон. Он долго рыскал в карманах в поисках ключа, но попасть в замочную скважину уже не смог, и это пришлось сделать Маре.

Она включила свет, и хотя комната была небольшой, на нее она произвела впечатление хором. Однажды Джоко сказал, что самое трудное в цирке — это получить свою собственную комнату, и в то же время это самое приятное. Мара не могла тогда с этим согласиться или не согласиться, так как не знала, что это такое — иметь что-то свое. И сейчас с любопытством разглядывала помещение: ей было интересно, как же человек ощущает себя, живя в отдельной комнате.