Джандо - Роман Канушкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мам, я это так, просто нарисовал…
А потом в дальнем крыле вашего дома, в квартире приятелей отца, произошел пожар. Они прилично пострадали, эти приятели отца (кстати, маме они очень не нравились), и то из вещей, что еще можно было восстановить, решили перенести к вам. Пока закончится ремонт. Отец и мама им помогали. Там, в погорелой квартире (ее запах еще долго жил в вашем доме), мама выглянула в окно. Она прислонилась к черной обугленной стене и тяжело вздохнула. Сначала шли гаражи, а потом детская площадка. Как на твоем рисунке. Только ни мама, ни ты здесь прежде не были. И еще мама поняла, что это за красное огненное было пририсовано внизу. Милый детский рисунок, яркий, с очень неожиданным сочетанием цветов. Чтобы нарисовать так, надо было находиться у этого окошка и в тот самый момент, когда в доме полыхал пожар.
После этого тебя снова начали таскать в больницу, но больно уже не делали. Как сказал папа— все это ерунда, просто надо провести комплексный анализ. Но все равно было мучительно и нудно. Особенно когда тебе задавали разные вопросы. Именно тогда ты пришел к выводу, что большинство взрослых скорее всего не вполне нормальные люди. А ты оказался полностью здоров. И тогда вмешался дед.
— Оставьте мальчика в покое, с ним все в порядке, — сказал дед.
— Но, папа, ведь эти рисунки… — попробовал возразить отец. — Это же не укладывается ни в какие…
— И никому ничего не рассказывайте… А с рисунками — разберемся. Это дело нашей семьи. Мальчишка здоров — и ладно. Со временем все пройдет.
С тех пор дед стал часто бывать у вас в доме и много времени уделять тебе. А в тот год, когда умер Ральф, ты уже точно знал, что пойдешь по стопам деда. Странно — не отца, хоть они оба были учеными, а деда.
И ты запомнил, что сказал тебе дед. Твой любимый и несколько строгий дед, бывший крупнейшим специалистом в стране в области изучения мозга. Он сказал тебе о твоем даре, который мог стать проклятием. И он научил тебя не бояться дара. Он подвел тебя к барометру. На улице шел дождь, но стрелка уже показывала «ясно» — завтра будет хорошая погода. Давление сменилось— стрелка показывает «ясно», это уже произошло, хотя на улице идет мелкий бесконечный дождь. А скажи ты кому-нибудь: «Завтра будет солнце», — тебе либо не поверят, либо посчитают за предсказателя. Но ты вовсе не предсказываешь будущее, потому что уже все произошло, давление сменилось и стрелка показывает «ясно», ты просто подходишь к барометру и видишь. Что-то вроде такого барометра оказалось у тебя в голове. И когда ты рисуешь спиральные круги на листе, ты просто смотришь на этот барометр. И здесь нет ничего такого, что должно вызывать твое беспокойство. Только лучше об этом особенно не рассказывать— не все смотрят на это, как твой дедушка. Но знаешь, человека, который изобрел первый телескоп, чуть не сожгли на костре. Конечно, таким мальчикам, как ты, это не грозит, но знай, что мир так устроен. Вырастешь — мы еще вернемся к этому разговору. Обещаю.
Но когда ты вырос, ты многое понял сам. Ты понял, что тогда тебе удалось сделать шаг, отделяющий твой дар от безумия.
Ну так все же, что ты имеешь в виду?! Сейчас, за одну секунду, пока еще звучит вопрос Урса и Фредди Меркьюри все еще поет вступительные такты «Богемской рапсодии», ты вспомнил чуть ли не всю свою жизнь. И что ты имеешь в виду?
В тот год, когда ушел Ральф, много всего случилось. Вы с Артуром начали создавать свой Орден Белых Рыцарей. А потом втянули туда Олежу и других ребят. Это было здорово и продолжалось довольно долго. Сейчас, наверное, все забыли эту детскую игру. Для многих она была вроде игры в индейцев. Для многих, но не для вас троих.
Что-то еще произошло в этом году. Тоже очень важное и каким-то образом связанное со всем остальным. Оля Осминкина… В классе ее звали Осмой. Она не была ни прелестной, ни просто милой. С ней никак не могло быть связано понятие первой любви. Вы влюблялись тогда совсем в других девочек. Осма была крупная, с ярко выраженными формами, груди ее стояли торчком, как два тарана. Она уже в шестом классе начала нещадно краситься, за что вечно имела неприятности, кроме того, она якшалась со старшеклассниками. Но вас-то она не интересовала. Вы тогда писали трепетные подростковые стишки своим худеньким, восторженно оберегаемым дамам сердца, а веселая грубоватая Осма говорила такое, что у вас краснели уши. Пока внезапно не выяснилось, что Осма любит некоторые игры, вовсе не оставляющие вас равнодушными. Это называлось «зажимать». Осме нравилось, когда ее зажимали в раздевалке, в узком проходе, полном мягких зимних вещей. И вы начали караулить Осму после уроков, чтобы в дальнем закутке полутемной раздевалки прижаться к ее упругому крупному телу, имеющему почему-то терпкий запах ореха, и мучительно борясь с желанием рук коснуться ее запретных, невыносимо манящих мест. Она была тогда гораздо спокойнее вас; Осма немножко странно, будто бы не своим голосом, смеялась, и вы тоже делали вид, что вам весело, только иногда вас выдавало дыхание. И сладкие комки, подступающие к горлу. Это была критическая норма восторга, за которой все расплывалось, и серые брюки школьной формы с трудом сдерживали пылающий вулкан, но, как ни странно, вам помогала Осма. Ее чуть грубоватое хихиканье вытаскивало вас из млечной страны ваших фантазий. А потом вы шли к начинавшим проявлять удивленное беспокойство дамам сердца, чтобы нести их портфели и рассеянно слушать их казавшееся еще совсем недавно таким милым щебетание. Но щебетание не прекращалось, и терпкий запах ореха постепенно отступал, пока вы, облегченно вздохнув, не понимали, что ваши настоящие избранницы находятся подле вас. Однако весело пробегали часы, и на следующий день вы снова оказывались в дальнем полутемном закутке раздевалки и с наслаждением и благодарностью вдыхали щедрость терпкого аромата ореха. А однажды вы увидели, что ваше место занято. Причем — по-настоящему. Именно так занимают подобные места. (Ральфу надо помочь умереть.)
Однажды, придя в раздевалку, вы увидели кое-что и сначала не могли ничего понять.
Неизвестно почему вы так долго задержались в тот день в школе. Был декабрь, и к четырем уже темнело. Вы с Артуром стояли у входа и беседовали с двумя новенькими девочками. Ваша школа была престижной, из самых известных в Москве. Именно здесь состоялся один из первых концертов легендарной «Машины времени». Новенькие девочки вам нравились, и вы вроде бы уже договорились куда-то сходить. Артур рассказывал очередную из своих бесчисленных историй, он вообще мог заморочить голову кому угодно, девочки смеялись, и тогда вы увидели, что по опустевшему школьному коридору идет Осма. Она шла в вашу дальнюю раздевалку (с некоторых пор вы стали оставлять свои вещи только там). Болтая с новенькими, вы обратили внимание, что Осма долго не возвращается. И опять терпкий запах ореха начал кружить вам голову. Ну конечно, Осма ждет, чтобы сделать вид, будто вы столкнулись случайно. Она желает продолжить игру. Придумав наскоро какую-то отговорку, вы на цыпочках, чтобы не было слышно шагов в гулком коридоре, вошли в полумрак раздевалки. Сначала не было ничего. Потом глаза привыкли. Вы поняли, что это был за силуэт, а глаза различали все больше. Старшеклассник стоял к вам спиной. Вы знали, КТО ЭТО, и очень бы не хотели, чтобы он обернулся. Именно так в тот день было занято ваше место (и на мгновение ты вспомнил Ральфа, которому хотели помочь умереть). Старшеклассник стоял к вам спиной. Осма почему-то была в шубе, голова запрокинута назад. Наверное, она сидела на батарее отопления, потому что ее раскинутые и блеснувшие голой плотью ноги выглядывали из-за спины старшеклассника. Ноги были голые от колен и выше. И это было кошмарно в сочетании с темным мехом шубы и с тем, что это «выше» было теперь где-то внизу и ритмично двигалось вместе с темным пятном старшеклассниковых брюк. Вы действительно некоторое время не могли понять, что происходит. Потом поняли и стояли, боясь шелохнуться, боясь перевести дух. Вы поняШ, что это, и первым ощущением было удивленное разочарование — ведь это выглядело так некрасиво, так не похоже на восхитительный момент, ожидаемый вами. Неужели ваши прелестные девочки, небесные создания, облаченные в невесомость ваших стихов, тоже будут выглядеть так? Так глупо в тот момент, когда их стройные ноги станут вдруг толще, бледнее и короче и будут нелепо, враскорячку торчать. И это все?! Это предвкушаемое великое таинство на самом деле так некрасиво, так грубо и так смешно?.. Но в следующий момент что-то произошло. Раз и навсегда вы поняли: это не так, как на некоторых картинах, где изображены изящно переплетенные тела и каждое — верх грации, нежного совершенства. Это не так. Совсем по-другому. Грубее, беспощаднее, испорченнее, и это намного лучше.
Поэт — это не страшно, поэт — это проходит.
Вы стояли как зачарованные и отдали бы все на свете, чтобы оказаться на месте старшеклассника. А потом бесшумно вышли. Прошли по молчаливому коридору, вышли на мороз. На крыльцо школы, без верхней одежды, где вас ждали новенькие. И начали смеяться. Ржать как сумасшедшие.