Н.А.Львов - А. Глумов

Или по твердости, с которою сносил

Он счастья обороты.

Как нищету трудом, а песенкой заботы

Он от семейства отвращал...»

Три повстречавшиеся воза загружены «голиками», то есть облупленными прутиками, которые применяются для сбивания сливок. Мужичок их везет в Зимний дворец. Получая заказ от двора, он кормит семью. И Львов заканчивает эпизод ироническим размышлением: «Коль нужны пузыри, полезны голички». Итак, «от пузырей бывает для людей дурна и счастлива судьбина».

Впереди - Дудергоф. В семи верстах от Красного Села открывается чудесный вид на трехъярусную гору; две макушки ее покрыты курчавой зеленью, словно кудрями, третья - безлесная.

У Львова краткое описание Дудергофской вершины построено на ювелирном переплетении противоположных мотивов: искренне восхищаясь ее красотой, он одновременно иронизирует и над нею и над своими восторгами.

Автоиронией, крайне свойственной Львову, преисполнен также рассказ о завтраке - «тучное ополчение жарких, пирожных... на зеленой весенней и благовонной скатерти».

«Лопатами и посошками,

Корзиной, книгами, горшками

Кое-как вооружаясь,

Полезли новы исполины

На Дудергофские вершины.

...Подобны черепахе».

И здесь сатирическое обобщение: граф-«политик» (разумеется Безбородко), сообразил,

«Что не всегда путь чести строгой

Ведет прямою нас дорогой,

Но часто косвенна стезя,

Минуя трудные пороги

И освещенна пузырем,

Ведет любимцев не путем

Ко славе в светлые чертоги...».

После длительных трудностей пути, художественно гиперболизированных, путники достигли наконец поляны, где обрели «цветущие вершины в самодержавну власть». Прикрывая иронией подлинное свое восхищение картинами великолепной природы и как бы стыдясь этого восхищения, Львов рассказывает о растениях - о фиалке! И благодаря такой маскировке историко-литературная справка в подстраничном примечании о классиках древности, воспевавших фиалку, и идиллия в стихах о любви Зефира и Флоры, породивших фиалку, освобождается от налета приторной сентиментальности.

Дальнейшие поиски ботанические привели путников к находке поганки красной, «благой», лишенной латинского титула и тут же окрещенной именем Львова. Он резюмирует: «Вечность купить мне стоило меньше, нежели взойтить на Дудорову гору». Таким образом, «лень и усталость утвердили в грибном монументе на будущие веки незабвенным имя мое».

Неистощимая фантазия автора подсказывает ему совершенно невероятную, фантасмагорическую и вместе с тем вполне реальную картину возвращения общества обратно, в долину, когда граф с высоты слетел туда «выспренним», «летучим» способом «воскрылеиия» через пенья, камни, кусты и деревья, «земли ногами не касаясь, руками в воздух опираясь», - вниз тащил его и нес собственный вес. Граф был привлечен в этом беге наградой - обедом! Обильная еда, живописная картина лагеря, общий сон, овеваемый дыханием свежего воздуха, и наконец гротесковое видение Дудоровой горы в образе грандиозной кошмарной «чухонки» - таков финал путешествия.

Если в нашей литературе есть краткие упоминания о «Ботаническом путешествии» как о произведении беллетристики, то совершенно отсутствуют оценки произведения как ботанического, поднимающего проблему науки о растениях.

Ботаническая цель путешествия выявляется в замаскированном виде в самом начале. Автор, признаваясь, что он приглашен «в качестве репейника, приставшего к Ботанической рясе», тут же констатирует: «Нечувствительно влекла нас ботаническая прелесть из царства животных в постоянное бытие растений». И далее рассказывается, как путники «нашли травку, у которой корень волоконцами, стебелек чешуйчатой, цветочек кариофиле, имеющий столько-то лепесточков, что лепесточки сидят в чашечке, а между ими стоят столько-то усиков, между усиков столько-то пестиков и пыль; что имя сего чудесного растения на Латыне - (ни на каком другом языке ботанический язык не ворочается) - я позабыл. Да хотя бы и вспомнил все сии и пр.,

«Для вас бы скучной был тот шум,

Как с корня бы латынь копали

И каждой травке прибавляли

Великолепно ус и ум».

И тут же, в подстрапичпом примечании, Львов комментирует: «Большая часть Латынских ботанических наименований кончается на us и urn. Да если бы и не кончались, то надобно, чтобы кончались,..» «Припав лицем к земному лику,

В крапиве подлой и простой

Мы славословили уртику;

Грибной пленялись красотой;

Жуков и бабочек травили

И две подводы нагрузили

Латынской свежею трухой...»

Несмотря на внешнюю шутливость, в каждом «ботаническом» замечании автора ощущается нежность к миру растений и большое к нему уважение.

На вершине Дудергофской горы граф, «лежа почти, нашел тут свой любимый цедум, и несмотря на усталость, чуть было не вскочил с радости. Знаете ли вы, сударыня, этот цедум? - Маленькое, тучное и пресмыкающееся творение, без вида, без духа, и почти без цвета травка каракалястая - Граф его любит за ум, которым кончится имя его. Г. Бибер нашел hanunculus sceJeraius latirus us, us, us и прочее сему подобное». И затем две страницы посвящены фиалке, а потом - поганке, окрещенной именем Львова.

Эквилибрируя латинскими терминами, предпочитает называть растения по-латыни, а не по-русски. При этом его интересуют названия не только трав, по также древесных и кустарниковых растений, не только их виды и разновидности, но также их экология и полезность.

Но главное «ботаническое признание» Львова, конечная цель путешествия раскрывается в финале, после сказочного появления призрака Дудергофской горы: «Тут с общего согласия, развернув связки древесных цветных семян, положили мы украсить великолепным нарядом Чухонскую химеру и от востока к западу перепоясать всю гору черным поясом, на котором вместо драгоценных камней

«Все с нами бывшие Британски,

Сибирски и Американски Древесны, злачны семена

С благоговением грядой мы посадили

И славы фундамент растущий заложили,

Где наши имена

Цветами возрастут на вечны времена.