Н.А.Львов - А. Глумов

Конец».

Год 1792-й, когда было написано «Ботаническое путешествие», оказался для России очень тяжелым. 7 апреля 1792 года была получена весть об убийстве шведского короля Густава III. 18 апреля вышел указ арестовать в Москве Новикова. В книжных лавках произведены повалытьтс обыски; рукописи, переписка, множество книг конфисковано. В апреле был арестован почитатель Новикова, семидесятилетний старец Гаврила Попов. В мае в типографию «Крылов с товарищи» нагрянули полицейские - второй уже раз. В майской книжке «Московского журнала» Карамзин напечатал новую оду, смелую мольбу о снисхождении к Новикову: «К милости» - единственный голос в защиту великого просветителя. Так же, как и на просьбу Державина о Радищеве, ответа не последовало.

1 августа вышел указ: перевести Новикова в Шлиссельбургскую крепость.

В середине августа пришло из Парижа известие о взятии штурмом дворца Тюильри и о заключении короля со всей семьей в Темпль - в тюрьму. Потом сообщили, что он отрекся от престола. Вся Франция распевала вдохновенный гимн революции - «Марсельезу»!

Четвертого декабря того же 1792 года русское общество постигла большая утрата - скончался Фонвизин. К концу года Карамзин был принужден прекратить издание «Московского журнала».

Но это не все. Самое сильное впечатление на петербургское общество произвело сообщение, полученное 31 января 1793 года, о казни в Париже короля Людовика XVI.

Державин начал писать стихи на тему о казни «по плану, сделанному автором сообща с Н. А. Львовым». Им вспомнились слова французского посланника графа Сегюра: «Престол похож на колесницу, у которой поломалась ось. И лошади уже не повинуются вожжам...»77.

«...Дрожат, храпят, ушами прядут

И, стиснув сталь во рту зубами,

Из рук возницы возжи рвут,

Бросаются, и прах ногами,

Как вихорь, под собою вьют;

...И, по распутьям мчась в расстройстве,

Как бы волшебством обуяв,

Рвут сбрую в злобном своевольстве;

И, цели своея не знав,

Крушат подножье, ось, колеса.

Возница падает на них.

Без управления, перевеса,

И колесница вмиг,

Как лодка, бурей устремленна,

Без кормщика, снастей, средь волн,

Разломана и раздробленна,

В ров мрачный вержется вверх дном».

И получилось у Державина нравоучение царям - само собою, из нутра, как, впрочем, все, что он сочинял:

«О вы, венчанные возницы,

Бразды держащие в руках,

И вы, царств славных колесницы

Носящи на своих плечах!

Учитесь по сему примеру

Царями, подданными быть,

Блюсти законы, нравы, веру

И мудрости стезей ходить.

Учитесь, знайте: бунт народный,

Как искра чуть сперва горит,

Потом лиет пожара волны,

Которых берег небом скрыт».

Дела Державина при дворе были плохи. Дома во львовском кружке он бушевал, раздражался, негодовал. Мечты не осуществились. Справедливости у тропа он не находил. Царица еле терпела Державина, когда он настаивал о необходимости пересмотра многих дел «ради правды!». Потом, в 1805 году, он писал, называя себя, как и всегда, в третьем лице: «Те предметы, которые казались издали божественными и приводили дух его в воспламенение, явились ему при приближении ко двору весьма человеческими и даже низкими и недостойными великой Екатерины»; «...не мог он... поддерживать высокий прежний идеал, когда вблизи увидел подлинник человеческий с великими слабостями»; «...например, я скажу, что она управляла государством и самым правосудием более по политике или своим видам, нежели по святой правде».

А государыня ждала от него хвалебных од, новых, вроде «Фелицы», ради чего и приблизила к трону; «...дал он ей в том свое слово, но не мог оного сдержать по причине разных придворных каверз, коими его беспрестанно раздражали, ...видя дворские хитрости и непрестанные себе толчки».

Придворные хитрости, каверзы и сплетни раздражали также и Львова.

Повсеместное казнокрадство, расточительность Екатерины, не знавшей удержу в тратах на прихоти своих фаворитов, грандиозные суммы, которые поглощали войны с Турцией, Швецией, все это разоряло Российское государство.

К тому же у Львова не ладилось предприятие с разработкой угля. «Уголья мои по сю пору еще не горят, не греют, несмотря на горячее существо, оные составляющее», - писал он С. Р. Воронцову еще в 1788 году. Рассказывал, что первоначально он привез 8000 пудов; уголь проверяли, испытывали, пробовали; «везде имел я удовольствие слышать и похвалы, и поздравления, что обрел я сокровище; но сие не далее произвело мой уголь... Во всех моих комиссиях и делах имел я всегда пышный успех пустой похвалы, сие и питало мой моральный состав; но между тем для физического еще ничего не было сделано»78.

Безмерная горечь ощущается в этих строках. Сколько затрачено энергии, сколько троп и дорог исхожено по Валдайским высотам, мокли, увязали в грязи, копали, копали, копали, в скалы врубались. И нашли уголь. Проверили. Испытали. Признали в конце концов: уголь не хуже английского, вдвое дешевле. Какую прибыль могло бы получить государство! Дело, которое полезно России, нужно России, гибло из-за инертности, безразличия и бесхозяйственности лиц, власть имеющих. В самом деле, чего ради было бередить и тревожить себя, скажем, к примеру, Архарову, какой-то выдумкой, чужой заботой, в которой он сам, Архаров, ничуть не заинтересован? Ему проще и спокойнее жилось, когда все вокруг него шло своим давним, заведенным чередом, по проторенной дороге, когда дела вершились изо дня в день по форме, без отклонений, без неожиданных вопросов, которые надо обдумывать, задач, которые надо решать.

Пробить брешь в неподвижной глыбе человеческой лени, равнодушия, косности у Львова не хватало сил. «Иногда, - пишет первый биограф о Львове, - омрачала дух его ипохондрия, неразлучная спутница душ чувствительных».

Становится понятным, что в поэме «Добрыня, богатырская песня» он будет писать:

«...кривой политики прямые невыгоды,

Протухлой горизонт, гпилыя мертвы воды

Покрыты тучею бродящею гробов;

Нахальства явныя и тайная управа,

Язык и мысль в тисках, за все про все отрава,