Платон, сын Аполлона - Анатолий Домбровский

   — Мой деймон не велит мне слушать вас, — сказал Сократ друзьям. — Со своей защитой я уж как-нибудь справлюсь сам. Обещаю вам, что постараюсь.

И вот время постараться пришло. Ради жизни, ради чести философа, ради друзей, ради жены и детей. Но пуще всего — ради истины.

Солнышко уже припекало, было жарко. Сократ поднялся со скамьи, утёр лицо платком, отыскал глазами друзей, кивнул головой, подбадривая их, и сказал, обращаясь к судьям, что, к сожалению, не сможет говорить так красиво, как обвинители, он такому не обучен. Но истина скорее нуждается не в украшениях всякого рода, а в том, чтобы предстать перед ищущими её обнажённой и чистой. Красноречивая клевета во сто крат отвратительнее клеветы обыкновенной. А скромная истина блистательнее размалёванной, как гетера.

Платон в какой-то момент почувствовал, что давно уже не дышит, будто нырнул в воду. Он перевёл дыхание шумно и резко, так что друзья поглядели на него с тревогой. Им показалось, что Платон зарыдал. Он понял причину тревоги, виновато улыбнулся.

   — Дыши, мой мальчик, — сказал ему Кебет. — Конечно, Сократ полез на рожон, но боги, думаю, вразумят его.

Увы, боги его не услышали. Сократ заявил, что совсем не боится смерти, что страшнее её — малодушие, которым врагам его не удастся насладиться — он не доставит им такого удовольствия. Позорную жизнь он не станет покупать ни ценой малодушия, ни ценой отказа от философии. Он сказал также, что если его убьют, как того хотят Мелет, Анит и Ликон, то тем самым убьют истину, а это страшнее для убийц, чем для их жертвы. Любовь к истине не принесла ему в жизни ни гроша, а вот теперь, кажется, намерена наградить его смертью, а значит, это не так уж плохо — умереть. Сократ заверил судей, что никогда и никого не учил, ни дурных людей, ни хороших, а только задавал им вопросы, какие задавал и самому себе. Он не виноват в том, что чаще получал глупые ответы, чем умные. Не блещут умом и его обвинители, к тому же они умышленно извращают правду, а это преступление. Нет, он никого не станет умолять о пощаде — ни обвинителей, ни судей, он даже не пытается разжалобить их.

   — Мне кажется, что неправильно умолять судей и просьбами вызволять себя, — сказал он в заключение. — Ведь судьи поставлены не для того, чтобы миловать по произволу, но для того, чтобы творить суд по справедливости; и присягали они не в том, чтобы миловать того, кого захотят, но в том, что будут судить по законам. Поэтому и нам не следует заставлять вас нарушать присягу, и вам не следует к этому приучаться, иначе мы можем одинаково впасть в нечестье. Не думайте, афиняне, будто я должен проделывать перед вами то, что не считаю правильным и благочестивым в попытке спасти себя. Ясно, что если бы я стал вас уговаривать и вынуждал своими просьбами нарушить присягу, то научил бы вас думать, что богов нет, вместо того чтобы защищаться, сам обвинил бы себя в святотатстве. Но я почитаю богов, афиняне, больше, чем любой из моих обвинителей, и поручаю вам и всевышнему рассудить по справедливости.

   — Теперь станем голосовать, виновен ли Сократ, — сказал председательствующий. — Присяжным предлагается по два боба: белый и чёрный. Каждый из судей опустит в этот кувшин, — председательствующий похлопал ладонью по выпуклому боку красного сосуда ладонью, — один из них: белый, если считает, что Сократ невиновен, или чёрный, если считает, что виновен. Каких бобов в кувшине окажется больше, таково будет наше решение. Если Сократ, по вашему мнению, не виновен, суд на этом будет окончен. Если же виновен, заседание продолжится.

Проголосовать предстояло пятистам одному присяжному, как объявил председательствующий. Это означало, что у всех теперь есть время размяться, перекусить или просто поваляться на тёплой траве, пока идёт голосование. Многие из присяжных принесли с собой узелки с едой, не надеясь на быстрое окончание суда. Между присутствующими, громко крича, засуетились, забегали водоноши.

На холме стало шумно и даже весело. Одни радовались тому, что суд уже закончился, что надо лишь дождаться результатов голосования, чтобы поздравить Сократа с победой. Другие предвкушали, что скоро начнётся самое интересное. Суд признает философа виновным, тогда настанет волнующий миг — миг выбора приговора, выбора между смертью и жизнью, между требованием обвинителей и требованием Сократа. Многих занимало, какое наказание попросит для себя этот чудак. Третьи нервничали, спорили, понимая, что Сократ, кажется, своей дерзкой защитительной речью не оставил себе шанса быть оправданным.

Друзья подошли к подсудимому, оставшемуся сидеть на скамье под присмотром стражи, — таково было правило.

Аристипп был весел и убеждал Сократа, что скоро всё закончится наилучшим образом. Антисфен не разделял его весёлости, хмурился и вздыхал. Критон присел рядом с Сократом, участливо поглаживал его плечо, заглядывал в глаза. Красавчик Аполлодор рассказывал какую-то забавную историю, сам смеялся, чтобы развеселить учителя. Федон подозвал водоношу, поднёс Сократу кружку воды, Кебет и Симмий угощали его солёными оливками. Критобул, стоя в сторонке, грустно качал головой, глядя на Сократа. Появился Эвклид Мегарский[56], приехавший несколько дней назад в Афины, обнял Сократа, к которому относился с большим почтением, уверяя, что этот философ знает о математике нечто такое, чего он, Эвклид, никогда не слышал. Гость остановился в доме Платона по праву давнего друга — Платон и Эвклид вместе участвовали в Истмийских играх и получили там первые призы. Поэтому, поздоровавшись с Сократом, он сразу же подошёл к Платону:

   — Тайное голосование — самая нелепая выдумка, так как многие голосуют за то или иное решение не по убеждению, а по прихоти. Каждый должен голосовать открытым словом, доказывая мудрым судьям своё мнение.

   — Ты думаешь, присяжные проголосуют против Сократа? — спросил Эвклида Платон.

   — Конечно. Опустить белый боб — дело обычное, а чёрный — необычное. Кто опустил чёрный боб, тот, стало быть, оригинальный человек, а это так льстит самолюбию.

Обычные поступки, не вызывающие у других ни удивления, ни восхищения, совершают люди убеждённые, верные правде, какой бы скучной она ни казалась. Этому есть математическое обоснование: отклонение летящей точки от прямой вызывается либо капризом, либо внешним влиянием. Прямая линия — линия истины, кривая — линия придури. Впрочем, сейчас всё узнаем, — сказал Эвклид, видя, что председательствующие закончили отделять белые бобы от чёрных и сосчитали обе кучки.

   — Волнуешься? — спросил Платона Эвклид. — По лицу вижу, что волнуешься.

   — С трудом останавливаю боль, которая возникает здесь, — ответил Платон и постучал кулаком по своей широкой груди. В глазах его поблескивали слёзы обиды. — Такие тяжкие обвинения, такая клевета!.. Не попросишь ли судей, чтобы они позволили выступить в его защиту нам, его друзьям?

   — Это против правил, — ответил Эвклид. — Лучше пообещайте большой залог, соберите деньги.

   — Да, мы предлагаем тридцать мин! Это больше, чем кто-либо предлагал в прошлом.

   — Вот и ладно. Будем надеяться на лучшее.

Председательствующий объявил, что суд продолжается.

Все разошлись по своим местам — присяжные, булевты, обвинители, публика. Председательствующий, дождавшись тишины, сообщил результаты голосования присяжных. За оправдание Сократа проголосовало двести двадцать человек. Чёрных бобов в кувшине оказалось больше — двести восемьдесят один. Это означало, что Сократ признан виновным, для оправдания ему не хватило тридцати одного голоса присяжных.

   — Итак, виновен! — громко повторил председательствующий. — Далее будем голосовать о мере наказания. Мелет требует смерти! Послушаем, чего хочет Сократ!

Зашумевшая было публика сразу же умолкла: судебный процесс близился к своей кульминации.

   — Можно говорить? — спросил Сократ.

Да, — ответил председательствующий. — Выбери себе наказание. Если присяжные проголосуют против смертного приговора, то ты получишь наказание, что назначишь сам: штраф, изгнание, тюремное заключение или что-либо другое по твоему выбору.

   — А без наказания никак не обойтись?

   — Никак! Итак, говори.

   — Мелет требует для меня смерти, — сказал Сократ. — Пусть так. А что, афиняне, назначил бы я себе сам? Считаю, что для меня нет ничего более подходящего, как бесплатный обед в Пританее, в котором я нуждаюсь.

Ареопаг зашумел, как воробьи, увидевшие кошку: многим наглость Сократа показалась чрезмерной. Бесплатного обеда в Пританее удостаивались высокие чужеземные гости, победители Олимпийских игр, почётные граждане города, снискавшие уважение афинян военными или иными подвигами. А тут — полунищий старик, базарный говорун, человек беспокойный и для многих неприятный. То, что он потребовал для себя взамен смертной казни, — верх высокомерия и наглости. Вопли и мольбы — вот чего ждут от него суровые судьи, а он дурачится и говорит неслыханные дерзости.