Платон, сын Аполлона - Анатолий Домбровский

   — Что ты сказала? — спросил Платон, цепенея от страха. — Что ты сказала, когда сказала...

   — Алкивиад часто вспоминал Сократа, всех его учеников, он любил мне рассказывать о них, веселил всякими забавными историями, но о тебе никогда не упоминал. Хотя Сократ недавно признался, что ты его любимый ученик, каким, кажется, был и Алкивиад... Но теперь я поняла почему: с тобой ничего весёлого не могло приключиться, потому что ты слишком молчалив и робок.

Платон не стал возражать ей, только вздохнул, скорее с облегчением, чем с досадой на самого себя. Неожиданно охвативший его страх отступил — никакой стены между ним и Тимандрой не стояло, была лишь дистанция, которую предстояло ему преодолеть. Им преодолеть. Но эта отстранённость измерялась не стадиями, а часами, днями, годами. Временем забвения и временем познания.

Тимандра назвала его робким и молчаливым. То, что он неразговорчив, может быть, и правда. Но то, что она считает робостью, на самом деле совсем другое. Робость проистекает от неуверенности в себе, в своих достоинствах, в своём умении, из страха показаться не тем, кто ты есть на самом деле, от ожидания незаслуженной насмешки, ошибочного суждения, от заранее уязвлённого самолюбия, от воображаемой обиды. Робость часто сменяется напускной грубостью, дерзостью, а вызванная ею молчаливость — неудержимой разговорчивостью, даже болтливостью. Ничего такого Платон за собой не замечал. И то, что происходило с ним при встрече с Тимандрой, следовало назвать очарованием красотой. Это странное, всепоглощающее чувство, этот молчаливый неописуемый восторг, перед которым замирают все прочие чувства и мысли, как бы растворяет в себе всё сущее, сжигает, как солому пламя. И если в нём есть желание близости, то оно так далеко от заурядной похоти, как небесная звезда от своего отражения в воде. Это желание слиться с красотой и обратиться в вечное восхищение.

   — Присядь, Платон, — предложила Тимандра, сама садясь на каменную скамью, застеленную козьей шкурой. — Ты философ? — спросила она.

   — Да, — ответил Платон.

   — Во Фракии, где я вынуждена была долго пребывать в одиночестве, так как Алкивиад отсутствовал, а затем и во Фригии я пристрастилась к чтению. И потому, кажется, знаю, что такое философия. Говорят, что занятие этой наукой — не для женщин. Но женщины разные: одни сидят дома, прядут и вяжут, готовят пищу — это судьба многих гречанок; другие свободны, как я. Говорят, что таких женщин влечёт похоть, но это ложь. Свободных женщин влечёт независимость желаний, мыслей и поступков. Только так заключённая в нас душа поможет проявить себя и показать, на что она пригодна в царстве вечности. Иначе она мечется под принуждением других людей и обстоятельств. Ты согласен?

   — Я согласен, — ответил Платон.

   — И ты этим озабочен. Ты желаешь быть свободным?

   — Да.

   — И значит, мудрым, многознающим, так как знание делает нас свободными, верно, Платон?

   — Верно!

   — Стремление к совершенству — это тоже стремление к свободе?

   — Да, Тимандра.

   — Кто совершенен, тот не искажён, в том нет изъянов, нет лишнего и отягчающего?

   — Как это верно!

   — И кто любит красоту, тот знает путь к совершенству?

   — Только тот и знает!

   — Полная свобода, истинное знание и абсолютное совершенство — это свойство бессмертных, Платон?

   — Это так! — вскочил от восторга Платон. — Но кто тебе об этом сказал, Тимандра? — Он взял в ладони её лёгкую и тонкую руку. — Откуда ты всё это знаешь?

   — Ведь Алкивиад учился у Сократа, не правда ли? — ответила Тимандра с улыбкой, вставая со скамьи. — К тому же я читала книги, не забывай.

   — Да, — смутился он, — конечно, я совсем забыл об этом.

Произнесённое Тимандрой имя Алкивиада отрезвило Платона, хотя за мгновение до этого он уже готов был заключить её в объятия и расцеловать. От восторга перед умом необыкновенной женщины. Перед красотой. От любви.

Пришёл привратник и сообщил, что двое скифов стоят у ворот и ждут, когда выйдет гость.

   — Старика, что был здесь недавно, двое других скифов куда-то увели, — добавил он, сделав испуганные глаза.

   — Проклятие! — возмутилась Тимандра. — Критий уже приставил ко мне своих псов! Передай скифам, — сказала она привратнику, — что никакого гостя здесь нет.

   — Но я уже сказал, что есть. Они угрожали, — захныкал привратник. — Если я скажу теперь, что гостя нет, они не поверят и побьют меня.

   — Ты сказала: псы Крития? — спросил Платон.

   — Конечно! Чьи же ещё могут быть псы в этом городе?! — ответила, не переставая злиться, Тимандра. И это ей было очень к лицу: маленькая, быстрая, изящная и злая, как потревоженная пчёлка. Как золотая пчёлка...

   — Критий — мой дядя, — сказал Платон. — Это не значит, что ты не можешь бранить его, — поторопился он добавить, — но это значит, что мне не опасны его псы.

Тимандра сначала удивилась, затем вздохнула и замолчала, успокаиваясь.

   — Что сказать скифам? — спросил привратник, умоляюще глядя на гостя.

   — Скажи, что я уже иду, — ответил Платон и так посмотрел на Тимандру, будто расставался с нею навек.

Она подошла к нему и, привстав на цыпочки, поцеловала в губы.

Скифы привели Платона к Толосу, где теперь заседали новые правители Афин во главе с Критием. Его завели в помещение, предназначенное для охранников. На скамьях вдоль стен сидели несколько вооружённых мечами скифов. На свободной скамье у дальней стены Платон увидел Сократа.

   — О! — воскликнул тот радостно, едва Платон переступил порог. — А я уж думал, что не дождусь тебя. Эти угрюмые церберы молчат, словно в рот воды набрали. Можно умереть от скуки. А Критий не торопится принимать: занят важными государственными делами.

   — Передайте Критию, что привели Сократа и Платона, — потребовал Платон, обращаясь к скифам. — Я — племянник Крития, а Сократ — его учитель.

Скифы переглянулись, один из них встал и вышел.

Платон сел рядом с Сократом.

   — Что скажем Критию? — спросил Сократ. — Зачем ходили к Тимандре? Ты влюблён в неё, это ясно. А я?— Сократ почесал в затылке. — Впрочем, я тоже влюблён, как же иначе! Она такая красивая. Ты согласен?

   — Она прекрасна, — ответил Платон. — Об одном хочу попросить тебя, Сократ, — сказал он серьёзно, — не зли Крития. Со мной он ничего худого не сделает, а тебя, если ты разозлишь его, может бросить в тюрьму или ещё хуже.

   — Хуже смерти ничего не может быть — так думают многие. Я же думаю, что позор хуже, — так же серьёзно ответил Платону Сократ.

Критий был один в комнате, предназначавшейся для полимарха, командующего всеми войсками Афин. В нишах её стен стояли изваяния мифических героев, длинная мраморная полка была завалена свитками-приказами полимархов и военными решениями Народного собрания. Критий встретил вошедших стоя посреди комнаты — в пурпурном, подшитом золотой лентой плаще, со свитком в руке. Он был серьёзен и даже величествен — держал голову высоко, смотрел чуть искоса из-под полуопущенных век.

   — Хайре, Критий, — поприветствовал его Сократ, на что Критий ответил едва заметным кивком головы. — Презренные скифы арестовали нас у дома красавицы Тимандры. Теперь это преступление — навещать молодых и красивых гетер? Кстати, эта женщина не только красива, но и умна. Такой, наверное, была в её годы Аспасия, жена твоего дяди Перикла и тётка твоего двоюродного брата Алкивиада.

   — Вот! — остановил Сократа Критий. — Ты вспомнил об Алкивиаде. Не из-за него ли ты навещал Тимандру?

   — Да, чтобы выразить ей моё соболезнование.

   — Алкивиад был твоим любимчиком.

   — Да, я скорблю о его смерти.

   — Ты расспросил Тимандру о том, как погиб Алкивиад?

   — Его убили какие-то варвары за то, что он соблазнил их сестру.

   — Так тебе сказала Тимандра? — усмехнулся Критий.

   — Так она сказала, — подтвердил Сократ.

   — И тебе тоже? — обратился Критий к Платону.

   — И мне, — ответил Платон.

   — Но ты, наверное, тайно радуешься тому, что Алкивиад погиб? Ведь теперь Тимандра свободна, ты можешь занять его место, не правда ли?

   — Это дурно, Критий, когда один человек приписывает свои пороки другому, — вступился за Платона Сократ.

   — Ты хочешь сказать, что я тайно радуюсь смерти Алкивиада?

   — Да, — ответил Сократ. — Но не потому, что рассчитываешь занимать эту комнату полимарха, которая, как ты знаешь, не для тебя предназначена.

   — А для кого? Для Алкивиада?

   — Возможно. Но не для тебя, Критий.

   — Почему же не для меня? — Критий похлопал свитком по колену. — Разве я хуже Алкивиада? Он позволил себе надругаться над отеческими святынями, он повёл флот на Сицилию, где был разгромлен, он бежал в Спарту, предав Афины, он бежал к персам, предав Спарту, он изменил персидскому царю, по его вине погиб наш флот при Эгоспотамах...