Мужчины не ее жизни - Джон Ирвинг

— Ну так вот… Этот день был долгий, наполненный катанием на лыжах; все время шел снег. Мокрый, тяжелый снег. Будь на градус-другой повыше, — сказал Тед, — и этот снег превратился бы в дождь. А Тед и Марион вовсе не были такими закоренелыми, готовыми кататься круглые сутки лыжниками, как два их сына. В семнадцать и пятнадцать соответственно Томас и Тимоти могли закатать мать и отца (а Теду и Марион в то время было сорок и тридцать четыре соответственно) до смерти, а потому родители нередко заканчивали свой день на снежных склонах немного раньше своих сыновей. В тот день Тед и Марион ретировались в бар при этом лыжном рае, где довольно долго (так им, по крайней мере, показалось) ждали, когда Томас и Тимоти закончат свой последний спуск, а потом еще один — самый последний. Ты же знаешь, как это у мальчишек, — им никогда не накататься, а мамочка и папочка пусть себе ждут…

— Я представляю себе эту картину — вы были пьяны, — сказал Эдди.

— Это был один из тех тривиальных вопросов, к которому они постоянно возвращались в своих непрекращающихся пререканиях, я имею в виду Теда и Марион, — сообщил Тед. — Марион сказала, что Тед пьян, хотя, на взгляд Теда, он вовсе не был пьян. А Марион, хотя и не была пьяна, выпила в тот вечер больше, чем обычно. Когда Томас и Тимоти нашли родителей в баре, обоим мальчикам стало ясно, что ни отец, ни мать далеко не в лучшей форме, чтобы вести взятую напрокат машину. К тому же у Томаса были водительские права, и Томас не пил. Вопроса о том, кто должен сидеть за рулем, даже не возникало.

— Значит, за руль сел Томас, — прервал его Эдди.

— Ну а братья должны быть рядом, а потому Тимоти сел рядом с ним на пассажирском сиденье. Что же до родителей, то они оказались там, где в конечном счете оказываются все родители, — на заднем сиденье. А в случае с Тедом и Марион — они еще и продолжили заниматься тем, чем бесконечно занимаются все родители: они препирались и дальше, хотя сам их спор был тривиальным, невыносимо тривиальным. Тед, например, очистил от снега ветровое стекло, но не заднее. Марион настаивала, чтобы Тед очистил и заднее. Тед возражал, говоря, что, как только машина нагреется и начнет двигаться, снег соскользнет сам. И хотя так оно и случилось на самом деле (снег соскользнул с заднего стекла, когда машина-то еще и скорость толком не успела набрать), Тед и Марион продолжали ругаться. Тема, правда, изменилась, а вот тривиальность осталась. Они были в одном из тех лыжных городков, о которых и сказать-то особо нечего. Главная улица представляла собой трехполосное шоссе, на котором средняя полоса отводится, чтобы перестроиться перед левым поворотом, хотя многие дебилы считают, что полоса для поворота и полоса для езды — это одно и то же, если тебе это понятно. Я ненавижу трехполосные дороги, Эдди… А ты?

Эдди не стал ему отвечать. Это была типичная история Теда Коула: ты всегда понимаешь, чего должен бояться, или видишь, как оно надвигается, надвигается на тебя. Проблема в том, что ты никогда не видишь всего, что надвигается на тебя.

— Так или иначе, — продолжил Тед, — но Томас, с учетом неблагоприятных условий, хорошо вел машину. Снегопад все продолжался. А теперь уже и стемнело; все и в самом деле было незнакомым. Тед и Марион начали спорить о том, какая дорога к их отелю лучше. Спорить было глупо, потому что весь город растянулся по сторонам трехполосной дороги, а поскольку вдоль дороги с обеих сторон выстроились практически одни отели, мотели, бензозаправки, бары и рестораны, то нужно было всего лишь знать, какая сторона тебе нужна. И Томас знал это. Ему нужно было свернуть налево, а остальное — уже дело техники. От того что родители непременно решили найти точное место поворота, помощи ему как водителю было мало. Он мог, например, повернуть налево у самого отеля (Тед был за этот прямой маневр), он мог повернуть, проехав отель, под следующим светофором. Там, дождавшись зеленого, он мог сделать разворот в обратном направлении, а потом уже подъехать к отелю, который оказывался у него таким образом справа. Марион считала, что разворот в обратном направлении под светофором безопаснее, чем левый поворот со средней полосы, где не было светофора.

— Понятно! Понятно! — завопил в темноте Эдди. — Я это хорошо представляю!

— Нет, не представляешь! — крикнул на него Тед. — Ты не можешь себе это представить, пока оно не закончилось! Или ты хочешь, чтобы я перестал рассказывать?

— Нет, пожалуйста, продолжайте, — ответил Эдди.

— И вот, Томас перестраивается на среднюю полосу — полосу для поворота налево, а не для езды — включает мигалку, не зная, что его задние световые приборы с обеих сторон залеплены влажным, липким снегом. Этот снег мог бы счистить его отец, прочищая заднее стекло, но он, как ты уже знаешь, поленился сделать это. Никто сзади Томаса не видит, что он включил мигалку, не видны даже габариты или стоп-сигналы. Самой машины не видно — тому, кто едет сзади, она становится видна только в последнюю секунду.

А Марион тем временем говорит: «Не поворачивай здесь, Томми, — безопаснее чуть подальше, под светофором».

«Ты хочешь, чтобы он развернулся под светофором и чтобы его оштрафовали?» — спросил Тед у жены.

«Пусть его лучше оштрафуют, Тед, но под светофором поворачивать безопаснее», — сказала Марион.

«Эй, успокойтесь вы там, — отозвался Томас. И добавил: — Я не хочу, чтобы меня оштрафовали, ма».

«Ну, хорошо, тогда поворачивай здесь», — ответила Марион.

«Давай уж делай, что делаешь, Томми, не торчи тут», — сказал Тед.

«Хорошо рулить, сидя сзади, — огрызнулся Тимоти. Потом он заметил, что его брат, готовясь к повороту, вывернул влево колеса. — Ты опять раньше времени выворачиваешь колеса».

«Это потому что я собирался повернуть, а потом передумал, засранец!» — сказал Томас.

«Томми, пожалуйста, не называй так своего брата», — сказала Марион.

«По крайней мере, в присутствии матери», — добавил Тед.

«Нет, я имела в виду совсем другое, Тед, — обратилась Марион к мужу. — Я имела в виду, что он не должен называть брата засранцем, — точка».

«Ты это слышал, засранец?» — спросил Тимоти у брата.

«Тимми, пожалуйста…» — сказала Марион.

«Можешь повернуть сразу, как проедет этот снегоуборщик», — сказал Тед сыну.

«Па, я знаю. За рулем сижу я», — ответил семнадцатилетний парень.

Но вдруг в машину хлынул свет фар другой машины, идущей сзади. Это был стейшн-ваген, набитый студентами из Нью-Джерси. Они в первый раз приехали в Колорадо. Наверное, в Нью-Джерси нет разницы между полосами для езды и для поворота.

Как бы там ни было, но студенты просто ехали по этой полосе. Они не видели (до самой последней секунды) машины, которая собиралась повернуть, как только по встречной полосе проедет снегоуборщик. И вот машина Томаса получила удар сзади, а поскольку Томас уже вывернул руль влево, его машину вытолкнуло на полосу встречного движения прямо под громадный снегоуборщик, двигавшийся со скоростью миль сорок пять в час. Студенты потом сказали, что, по их ощущениям, их стейшн-ваген двигался со скоростью миль пятьдесят.

— О, господи… — сказал Эдди.

— Снегоуборщик разрезал машину Томаса почти точно пополам, — продолжал Тед. — Томаса убило рулевой колонкой, которая врезалась ему в грудь, Томми умер мгновенно. И минут двадцать Тед сидел, заклиненный на заднем сиденье ровно за Томасом. Тед не мог видеть Томаса, хотя и знал, что Томми мертв, потому что Марион видела Томми и, хотя ни разу не сказала слова «мертв», все время повторяла мужу: «Тед, Тед, Томми с нами нет. Томми с нами нет. Ты видишь Тимми? Ведь Тимми с нами, он с нами, а? Ты его видишь — он с нами?»

Поскольку и Марион оказалась заблокирована — более чем на полчаса — на заднем сиденье, только за спиной Тимоти, его она не видела. Тед, однако, прекрасно видел своего младшего сына, который потерял сознание, ударившись головой о ветровое стекло; но какое-то время Тимоти все же был жив. Тед видел, что Тимоти дышит, но Тед не мог видеть, что снегоуборщик, рассекший машину пополам, своим плугом отрубил левую ногу Тимми по бедро. К тому времени, когда врачи и спасатели достали их из смятой машины, сжатой в гармошку между стейшн-вагеном и снегоочистителем, Тимоти Коул умер от потери крови через бедренную артерию.

Теду показалось, что прошло минут двадцать — а может и меньше пяти, — и все это время он смотрел, как умирает его младший сын. Поскольку Теда вытащили из машины минут за десять до того, как спасателям удалось вытащить Марион… У Теда всего лишь оказались сломаны несколько ребер, в остальном он остался невредим… Тед видел, как санитары извлекают из машины тело Тимоти (но не левую ногу Тимоти). Отрезанная нога Тимоти все еще была прижата к сиденью плугом снегоуборщика, когда спасатели извлекли наконец Марион с заднего сиденья машины. Она знала, что ее Томас мертв, но про Тимоти она знала только то, что его извлекли из машины и увезли, — она надеялась, что в больницу, потому что все время спрашивала Теда: «Ведь Тимми остался с нами, скажи, что остался, ведь ты бы увидел, если нет?»