Морские повести - Николай Панов

— Сигнальщики, ищите дым! — сквозь гул ветра и свист вентиляторов донесся до него голос вахтенного офицера.

Калугин снял с гака футляр с запасным биноклем, накинул ремешок на шею, тщательно просматривал море. Да, ни одного транспорта нет в видимости. Нет и кораблей конвоя. Только один «Смелый» был, казалось, теперь совсем рядом. Он качался на мерцающих в линзах бинокля волнах — очень длинный, низко сидящий в воде корабль цвета морских волн и ледяных полей. Крестообразная мачта над высоким мостиком, откинутая назад дымовая труба, стволы орудий, смотрящих вперед и назад с полубака и с кормовых надстроек. Светлое полотнище военно-морского флага вилось на его второй от носа, мачте.

«Вот точно на таком корабле стою я сейчас», — думал Калугин.

«Смелый» оставался сзади. Вот он вновь стал поворачиваться, сокращаться, превратился в острый высокий треугольник, увенчанный снастями сдвоенных мачт. Видимо, он входит «Громовому» в кильватер. Необычный строй для конвоирования транспортов. Необходимо узнать, в чем дело!

Калугин еще ближе придвинулся к группе офицеров. Ему навстречу блеснули острые черные глаза из-под козырька фуражки под бурым мехом капюшона, охватившего лицо старпома. Как и все окружающие, Калугин уже привык называть помощника командира «старшим помощником» — «старпомом», хотя знал — такой должности нет на кораблях этого класса. Старпом Бубекин, чем-то похожий на сказочного гнома в своем остроконечном колпаке, молча отошел к поручням мостика и, облокотившись на них, стал смотреть вдаль. Он явно не желал вступать в разговор.

Командир корабля попрежнему стоял у машинного телеграфа, с виду простой и доступный, но будто окруженный невидимым кольцом почтительности и общего повиновения. Калугин выжидательно остановился.

Капитан-лейтенант со звоном перевел ручки машинного телеграфа, подошел к переговорной трубе.

— Штурман, прибавил сто оборотов!

— Есть прибавил сто оборотов! — донесся глухой голос снизу.

Командир шагнул к поручням, вынул мундштук и пачку сигарет.

Вот подходящее время для вопроса.

— Товарищ капитан-лейтенант!

Ларионов взглянул отсутствующим взором.

— Мы оторвались от конвоя? — Калугин попытался сформулировать вопрос возможно профессиональнее и короче.

— Так точно, — рассеянно сказал Ларионов.

— В чем же смысл операции теперь?

— Мы перешли в дозор, — сказал командир корабля.

Калугин ждал продолжения разговора. Но капитан-лейтенант молчал, аккуратно, вставляя замерзшими пальцами сигарету в разноцветный наборный мундштук.

— Перешли в дозор, — наконец, повторил он так, будто эта фраза должна была объяснить все. Став таким образом, чтобы дым не шел в сторону Калугина, он курил глубокими затяжками, предупредительно-любезно глядя ему в лицо.

Калугин ждал молча. Что-то в манерах командира корабля мешало продолжать расспросы. «Сейчас заговорит сам», — думал Калугин. Но Ларионов молча докурил сигарету и сунул мундштук в карман.

— Прошу прощенья! — негромко, слегка наклонив голову, сказал он и, отойдя к поручням, подняв бинокль, стал медленно вести им по дальним волнам.

Калугин остался на месте. Что ж, выждем удобного случая поговорить с кем-нибудь еще… Став так, чтоб не продувал неустанный, свищущий в снастях ветер, глядя в широкую спину капитан-лейтенанта, он до мельчайших подробностей вспомнил свое первое знакомство с ним как раз перед началом похода.

Он тогда впервые вступил на палубу «Громового», и его привели к командирской каюте — в узкий и жаркий коридорчик, где громоздились на вешалке черные шинели с золотыми нашивками на рукавах, желтые прорезиненные куртки, бараньи полушубки, шапки-ушанки с кожаными верхами и меховыми отворотами — все эти атрибуты дальних морских походов за Полярным кругом.

Снимая шинель, одергивая полы кителя и протирая запотевшие очки, Калугин заглянул в полураскрытую дверь каюты.

Худощавый, очень прямо держащийся, среднего роста человек, в свежей сорочке, с блещущим белизной отложным крахмальным воротничком и в тщательно отглаженных брюках, стоял перед зеркалом, примеряя фуражку. Фуражка была щегольского фасона, с очень узкими, туго отглаженными полями, с длинным лаковым козырьком, нависающим над носом, как клюв.

— Ну что, Гаврилов, нахимовский козырек?

Стоявший перед зеркалом с явным удовольствием рассматривал свое обмундирование.

Вестовой — белокурый большеголовый краснофлотец — стоял рядом, держа на деревянных плечиках черную отглаженную тужурку с золотыми нашивками на рукавах.

— Подходящий козырек, товарищ капитан-лейтенант, — солидно подтвердил Гаврилов. Он помог Ларионову надеть тужурку.

— Перчатки, Гаврилов!

Вестовой подал пару белоснежных нитяных перчаток. Командир корабля критически осматривал их.

Калугин слегка постучал в металлическую, покрашенную под светлый дуб дверь.

Капитан-лейтенант оглянулся.

— Войдите!

Калугин шагнул в каюту. Капитан-лейтенант снял фуражку, положил в нее перчатки.

— Свободны, Гаврилов!

У него был негромкий, очень ровный голос, бледно-голубые глаза под выпуклыми надбровными дугами на медно-желтом лице, очень белый высокий лоб, пересеченный алым следом от фуражки.

— Я военный корреспондент Калугин, командировал редакцией на ваш корабль.

Капитан-лейтенант, став, казалось, еще прямее, пожал Калугину руку, мельком глянул в удостоверение.

— Добро. Прошу пройти к моему заместителю по политчасти. Он займется с вами.

— Сперва я хотел бы поговорить с командиром корабля, — сказал, дружелюбно улыбаясь, Калугин.

Ему явно везло. Не так-то легко, предупреждали в редакции, застать командира корабля в свободную минуту. А у командира «Громового» сейчас, очевидно, как раз свободное время.

Нетерпеливое, досадливое выражение мелькнуло на лице капитан-лейтенанта. Молча он указал на узкий диванчик, примыкающий к столу, сам сел в кресло.

— Хотел бы побеседовать с вами о боевых делах «Громового», — сказал Калугин, садясь и раскрывая блокнот. — Так сказать, получить установки для работы…

Он положил блокнот на стол, посмотрел, хорошо ли отточен карандаш. Собирался фиксировать каждый интересный факт, каждое типичное выражение. Он привык к радушным встречам в воинских частях, привык, что при любой возможности бойцы и командиры охотно отвечали на вопросы, сами вступали в разговор.

Командир корабля молчал. Сидя за столом-конторкой в полированном, светлого дерева кресле, смотрел усталыми, даже как будто сонными глазами.