Андрей Тарковский. Жизнь на кресте - Людмила Бояджиева

Позже, когда ее двоюродная племянница, работавшая на съемках «Зеркала», лишилась ног, попав под поезд, никому и доказывать не пришлось, что виной тому — проклятье Ларисы, ведь она давно была в ссоре с пострадавшей.

— Ну что я могу сделать? — печально восклицала Лариса, прижимаясь к груди мужа, словно ища защиты. — Мне самой страшно, но так бывает всегда! Я этого не хочу, но от меня ничего не зависит!

— Это чистая правда, — серьезно соглашался Андрей, — с тобой всяким прощелыгам лучше не связываться.

Он не шутил. Зароненное Ларисой зерно упало на благодатную почву: мнительный и доверчивый Тарковский поверил в россказни лживой супруги.

Андрей рассказал о способностях Ларисы Ольге Сурковой.

— Я все эти истории уже слышала. Трепещу и преклоняюсь! — иронично хмыкнула та.

— Нет-нет. Ты зря смеешься. Лариса может все. Я ее боюсь. Правда. Ей один сосед насолил и умер совершенно внезапно. И так всегда! Десятки совпадений не могут же быть! А я под ее защитой. Да она за меня в огонь бросится!

— Зачем в огонь? Если Лариса всё может, то что она с Ермашом и твоими врагами не разберется? — насмешничала Ольга.

— И все же… — хмурился Андрей, опасливо глянув на дверь: не услышала бы Лара.

Рассказывали, что когда Андрей заболел раком, то говорил о том, что это дело рук Ларисы Павловны: «Это она мне все устроила». Если рак она ему и «не устроила», то, несомненно, подтолкнула к болезни, расшатав и без того слишком восприимчивую нервную систему до катастрофического состояния.

В период затянувшегося после «Рублева» простоя Тарковский решил обратиться к главе государства — Леониду Брежневу. Послание составляли вместе с Ольгой Сурковой, ставшей ближайшим доверенным лицом Андрея. Идея письма возникла после того, как Ольга прочла в коммунистическом «Юманите», что «Андрей Рублев» — фильм фильмов, как Библия — книга книг. И что фильм вошел в сотню лучших достижений мирового кинематографа. Такая оценка! И это в то время, когда «Рублева» на родине ругают за антигуманистические и русофобские настроения, а Тарковского травят, как врага!

— А вот еще журнал «Кайе дю синема» назвал «Рублева» лучшей картиной года. А Феллини, между прочим, занял четвертое место. Бергман — шестнадцатое! — Ольга потрясла газетами перед Андреем. — Это же мировая победа!

Андрей поморщился:

— Несусветная чушь! Выставлять оценки Феллини и Бергману… Просто глупо и неприлично.

— Французы отмечают патриотизм твоего фильма, его родство с лучшими русскими традициями! — не унималась Ольга. — Ты должен реагировать! И чем громче, тем лучше!

— Никаких заявлений иностранным журналистам я делать не буду. А наши мною не интересуются, — отрезал Андрей.

— Очень даже интересуются. Но Тарковский — запретная тема. «Рублев» — табу, к которому боятся близко подходить. Хорошо, если перекрыли воздух журналистам и критикам, метнемся прямо через их головы — напишем письмо Брежневу!

— Идея фикс.

— Да почему? Пусть он сам посмотрит фильм и разберется.

— Ничего себе — ОН посмотрит! И расстреляют меня, как пить дать.

— Теперь не стреляют.

— Посадят.

— Не посадят — ты слишком известный человек! И сам же утверждаешь, что снимал идейно выдержанный фильм, прославляющий любимую родину.

— Н-да… Теперь и сам не знаю… Не знаю, что там под всеми слоями зарыто.

— Пойми же: у тебя не может быть ничего противоречащего любви к человечеству и мессианской устремленности к его совершенствованию!

В результате прений получилось письмо весьма лояльного характера:

«Уважаемый Леонид Ильич! Надеясь на Вашу искреннюю заботу о судьбах советского кино, я решил обратиться к Вам с просьбой помочь Вам разобраться в той трудной, даже мучительной ситуации, которая сложилась вокруг нашего фильма «Андрей Рублев’».

Вот уже три с половиной года эта картина не получает разрешения на выход на наши экраны. Причем за это время съемочная группа три раза переделывала некоторые части фильма — трижды Комитет по делам кинематографии подписывал акты о том, что фильм принят — и трижды эти акты аннулировал…»

Далее приводилась ссылка на то, что за это время, без ведома Тарковского, «Рублев» попал за границу и вызвал там самые уважительные и восхищенные отзывы в адрес советского искусства. И затем обязательно следовала жалоба на безработицу, связанную с запретом «Рублева»:

«…Между тем, не имея работы, я, соответственно, не имею средств к существованию, хотя у меня есть жена и ребенок».

Опыт обращения к главе государства Булгакова, Ахматовой говорил о том, что, по крайней мере, первое обращение к «палачу» имело отклик и изменило катастрофическую ситуацию авторов писем. Тарковскому ответа из высших инстанций не последовало. Скорее всего, письмо застряло в фильтрующих послания к генсеку инстанциях. Но если и попало, то вполне естественно предположить, что реакция Брежнева, лично взглянувшего на экран или узнавшего мнение доверенных лиц, была крайне негативной. Этот фильм у просоветских чиновников мог вызвать лишь глубокое отторжение своей инородностью, недоступностью для осмысления, а главное — ощущением беды, катастрофы. Гиблая Русь, даже просветленная лучом Троицы, отчетливо проецировалась не только на настоящий день, но и на дальнейшую судьбу России. Богооставленная земля — к такому выводу приходили многие, даже отметив вспышки духовности и чудеса Бориски и Рублева. А до финала мало кто из управленцев досматривал. Опытному глазу достаточно было «взглянуть» на экран, дабы почуять «запах чуждых веяний и очернительства истории великого народа». Храм, заметенный снегом, бессмысленные бойни, азартная и тупая жестокость, неспособность к созидательному труду (даже колокол помогали отливать иностранцы) — все это совсем не было похоже на патриотическое возвеличивание российского духа. Странно, как мог Тарковский рассчитывать, что его фильм понравится генсеку и тот ринется на его защиту.

Заявки Тарковского на фильмы по-прежнему не принимались. Жила семья на заработки Анны Семеновны, горбившейся над стареньким «Зингером». Ларису, числившуюся в штате «Мосфильма», идея работы не грела. Однако она вскоре научилась находить деньги, об источниках не распространяясь. Это были займы «на бедность» под имя Тарковского и его грядущие гонорары. В результате возник огромный долг, который Тарковские так никому и не возвратили.

Усугубляла ситуацию обнаружившаяся задолженность в 1200 рублей в виде аванса от издательства «Искусство», который Тарковский взял под написание книги с известным киноведом Козловым. Но, не получив ни строчки в указанный в договоре срок, издательство потребовало вернуть аванс. Друзья режиссера всполошились в поисках средств. Двести рублей дали Сурковы. Огромную поддержку оказала критик Нея Марковна Зоркая — истовый поклонник фильмов Тарковского и защитник прав гонимых деятелей искусства. Исключенная из партии диссидентка сама жила скудно, но сумела получить в долг у Козинцева 600 рублей, а вдобавок отнесла в ломбард свою каракулевую шубу. Таким образом, погасив задолженность издательству, Тарковский смог перезаключить договор на книгу «Сопоставления». Теперь его соавтором на равных правах стала Ольга Суркова, сразу же отдавшая свою часть аванса нуждавшемуся Тарковскому.