Бетагемот - Питер Уоттс

Кларк качает головой.

— И ничего не было? Никакого предупреждения?

Она этому не верит: корпы никак не смогли бы

скрыть своих чувств, если б что-то планировали. Такое напряжение в головах любой «настроенный» рифтер уло­вил бы и за двадцать метров, задолго до событий как таковых.

— Похоже, они такого сами не ожидали, — бормо­чет она.

— Может, и нет, — отзывается Лабин.

— Как же так? Скажешь, это какая-то авария?

Лабин сосредоточился на экране и не отвечает. Сонарный дисплей вдруг заливает голубым цветом. Спер­ва кажется, что это просто перекраска фона, но вскоре проступают пятна, словно кислота проедает цветной гель. Очень скоро она растворяет почти всю голубизну, оста­вив несколько синих теней на «Атлантиде». Только это не тени. Кларк уже различает, что они объемны: цветные трехмерные комочки, прилипшие к обшивке и грунту.

Единственная наружная камера, дающая панорамный обзор, показывает несколько размытых светлых пятен на фронте чернильной бури. «Атлантиду» можно при­нять за светящегося кракена, в панике выбросившего чернильное облако. Все остальные наружные камеры по сути ослепли. Впрочем, это ничего не меняет. Для со­нара дымовой завесы не существует, и там, конечно, об этом знают...

— Они бы не сделали такой глупости, — бормочет Кларк.

— Они и не сделали, — говорит Лабин. Его пальцы безумными пауками пляшут по пульту. По экрану рассы­паются желтые точки. Они разрастаются в круги, накла­дываются друг на друга, и в центре каждого...

«Камера», — догадывается Кларк. Желтые круги — области обзора камер. Если бы им не мешала завеса. Лабин явно опирается на геометрию, а не на картинку в реальном времени.

— Даю блокаду.

Лабин опускает палец, и навстречу вздымается белый шум генератора. Шахматную доску заметает серая пур­га помех. На экране иконки рифтеров — простые точ­ки — оформляются в пять отдельных групп, окруживших комплекс. Из каждой группы одна точка поднимается на водяном столбе выше зоны интерференции.

«Все продумал до мелочей, да? — думает Кларк. — Спланировал всю операцию, и ни слова мне не сказал...»

Верхняя из иконок мигает и превращается в две слит­ные кляксы: Кризи на «кальмаре». Миг спустя его голос доносится по связи:

— Дейл на посту.

Еще одна иконка проступает сквозь помехи:

— Ханнук.

Еще две:

— Абра.

— Деб.

— Аврил на месте, — докладывает Хопкинсон.

— Хопкинсон, — говорит Лабин, — забудь о Гроте, они наверняка переместились. Придется подумать. Раз­дели свою группу для радиального поиска.

— Есть. — Иконка Хопкинсон ныряет в помехи.

— Кризи, — говорит Лабин, — твоей группе соеди­ниться с Чуном.

— Хорошо.

Вот она, на шахматной доске: на оконечности одного из жилых крыльев, метрах в двадцати от гидропонного узла. Знакомая иконка, заключенная в бесформенную зеленую кляксу. Собственно, это единственное зеленое пятно на всем дисплее. Желтое смешивается с голубым — так видела бы камера, если б не чернила, и еще...

— Что обозначено голубым? — спрашивает Кларк.

— Сонарные тени. — Лабин не оборачивается. — Кри­зи, двигайся к шлюзу на дальнем конце жилблока F. Если они попытаются выйти, так только там.

— «Настройка» или бой? — спрашивает Кризи.

— «Настройся» и докладывай. Установи микрофон и заряд, но не подрывай, если только они уже не вышли. В остальных случаях — только акустика, понятно?

— Ага, мне б еще туда добраться, — жужжит Кри­зи. — Видимость в этом дерьме нулевая... — Его иконка погружается в помехи, по косой уходя к зеленой зоне.

— Чун. Бери обе группы, выдвигайтесь туда же. Дер­жите шлюз. Доложишь, когда будете на месте.

— Принято.

— Йегер, возьми закладку и оставь ее в двадцати мет­рах от хозблока, на сорока градусах. Остальным оставать­ся на местах. «Настройтесь» и не забывайте о микрофо­нах. Посыльные, мне нужны три человека в цепочке, один постоянно на связи. Пошли!

Оставшиеся точки приходят в движение. Лабин, не переводя дыхания, открывает новое окно: на нем вра­щается архитектурная схема «Атлантиды». С оранжевыми искорками внутри. Кларк узнает место, откуда сияет одна из звездочек — именно его прихвостни Грейс Нолан по­метили косым крестом.

— Давно ты это задумал? — тихо спрашивает она.

— Довольно давно.

Даже раньше, чем она себя «настроила», иначе бы что-нибудь да заметила.

— И участвуют все, кроме меня?

— Нет. — Лабин изучает подписи к схеме.

— Кен!

— Я занят.

— Как они это сделали? Как получилось, что мы ни­чего не почувствовали?

— Автоматический запуск, — рассеянно отвечает он. Колонки чисел прокручиваются в новом окне — слиш­ком быстро, ничего не разобрать. — Возможно, генератор случайных чисел. План у них есть, но никто не знает, когда он придет в действие, поэтому нет волнения перед ключевым моментом, которое выдало их.

— Зачем им было идти на такие сложности, если они не...

«...не знали про „настройку"!»

Ив Скэнлон, вспоминает она. Роуэн о нем спраши­вала. «Он предполагал, что мозг рифтера может стать... чувствительнее, в некотором роде», — говорила она.

А Лени Кларк несколько минут назад это подтвердила.

Вот оно как.

Она не знает, от чего ей больнее — от недоверия Ла­бина или от запоздалого понимания, насколько то оправ­дано.

Никогда в жизни она не чувствовала себя такой уста­лой. Неужели опять все сначала?

Наверное, она произносит это вслух. Или Лабин угол­ком глаза улавливает некий ее жест. Так или иначе, его руки замирают на пульте. Он наконец оборачивается к ней. Глаза, освещенные экранами, выглядят на удивле­ние прозрачными.

— Не мы это начали, — произносит он.

Она только и может, что покачать головой.

— Выбирай, на какой ты стороне, Лени. Давно пора.

Ей этот вопрос представляется ловушкой — не забыть,

как обходится Кен Лабин с теми, кого считает врагами. Но от выбора ее избавляет тупой костолом Дейл Кризи.

— Черт... — скрежещет его вокодер сквозь шипение помех.

Лабин мгновенно возвращается к работе.

— Кризи? Добрался до блока F?

— Обижаешь. Я бы настроился на мудаков и вслепую, в сраных Саргассах...

— Кто-нибудь покидал комплекс?

— Нет, не думаю. Но... черт побери. Их там такая прорва, что...

— Сколько именно?

— Именно что не знаю! Пара десятков как минимум. И, слушай, Лабин, в них что-то странное — в том, что они излучают. Никогда еще такого не чувствовал.

Лабин вздыхает. Кларк представляет, как он закатывает глаза под линзами.

— Поточнее нельзя?

— Они холодные, парень. Почти все — словно ледыш­ки. То есть настроиться-то я на них могу, но не похоже, чтоб они хоть что-нибудь чувствовали. Может, чем-то одурманены? Я к тому, что рядом с ними ты — каприз­ный ребятенок...

Лабин с Кларк переглядываются.

— Я не в обиду, — жужжит после паузы Кризи.

— У подружки Аликс был зельц, — говорит Кларк. — Вроде домашней зверушки...

А здесь, на пустом океанском дне, в этом скудном микрокосме, детской игрушкой может стать лишь то, чего очень много.

— Иди, — говорит Лабин.

Его «кальмар» причален к стопору у нижнего шлюза. Кларк жмет на газ, и машина, взвизгнув гидравликой, срывается с места.

Челюсть у Кларк вибрирует, принимая передачу. В го­лове звучит голос Лабина.

— Кризи, последний приказ отменяется. Заряд не ста­вить, повторяю, не ставить. Поставь только микрофон и отступай. Чун, отведи своих на двадцать метров от шлюза. В контакт не вступать. К вам идет Кларк, она подскажет, что делать.

«Я-то подскажу, — думает она, — а они пошлют меня куда подальше».

Она правит вслепую, по азимуту. Обычно этого более чем достаточно: на таком расстоянии «Атлантида» уже выделяется светлым пятном на черном фоне. А сейчас ничего подобного. Кларк включает сонар. Зеленый «снег» в десяти градусах от курса — а в нем более жесткое эхо Корпландии, размытое помехами. Только теперь начи­нают проявляться тусклые отсветы — они теряются при попытке сфокусировать на них взгляд. Кларк включает налобный фонарь и осматривается.

По левому борту пустая вода. Справа луч упирается в клубы черного дыма — косая линия завесы пересекает ее курс. Через несколько секунд она окажется в самой гуще. Кларк выключает свет, чтобы не слепил в густом обла­ке. Чернота перед линзами еще немного темнеет. Кларк не ощущает ни течения, ни повышения вязкости. А вот вспышки становятся немного ярче — робкие проблески света сквозь кратковременные разрывы в завесе. Корот­кие, как сигналы стробоскопа.

Свет ей не нужен. Теперь не нужен и сонар: она чув­ствует возбуждение вокруг, нервозность, излучаемую рифтерами и — темнее, отдаленнее — страх из сфер и кори­доров под ними.

И что-то еще, знакомое и чуждое одновременно, жи­вое и неживое.