Би-боп (повести) - Кристиан Гайи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сюзи уже звонила мне дважды по одному и тому же поводу. Эта история меня весьма тяготила. По правде сказать, меня раздирали противоречивые чувства. Я был рад за Симона, переживал за Сюзанну. Я говорил себе: Она права, и в то же время понимал Симона.
Симон умирал от тоски, это очевидно, но в то же время жизнь, которую он вел уже давно, эта жизнь инженера, посмею сказать, кажется, ему подходила.
Пресловутое призвание нас все время обманывает. Я-то об этом кое-что знаю. Думаешь, что сделан для одного. А на самом деле сделан для другого. И даже в этом нет уверенности. Вот я, например, всегда хотел быть писателем, а я художник. Ну да ладно, пропустим.
Здоровая размеренная жизнь. Он отвернулся от джаза. Подпитывался исключительно классической музыкой. Он говорил мне, что открыл в музыке то, что называл красотой, отсутствующей, по его мнению, в джазе.
Я был совершенно не согласен. Я говорил ему, что когда Чарли Паркер играет «Lover Man», или Колтрейн играет «Naima», или Орнетт Коулман играет «Lonely Woman», то я слышу именно красоту.
Симон отвечал: Нет. Он говорил: Это волнующе, даже потрясающе, но чтобы красиво, нет, такого ощущения у меня не было ни разу; красота, о которой я говорю, идет от другой восприимчивости.
Мы проговорили об этом всю ночь. Он выводил меня из себя, выбивал меня из устоявшихся представлений, и, должен признаться, это расстраивало. Его чувственность нашла другой путь, и это вызывало мою досаду. Я хотел, чтобы он оставался джазменом и никем иным. Так сказать, вместо меня. Возможно, я и сам мечтал быть музыкантом. Не художником, не писателем, а джазовым музыкантом.
Кто-то подумает, что я запутался. А я отвечу: Нет. Если бы по поводу Симона меня не раздирали противоречия и я бы не завидовал ему, как это было всегда, то я, наверное, был бы непреклоннее с Сюзанной. Дай ему немного покоя, сказал бы я, должен был бы сказать я: Дай ему передохнуть, пожить, попробовать, ему надо понять, не ошибся ли он. Вместо этого я сказал: Ты права, поезжай за ним.
Еще несколько слов в мое оправдание. Я обожаю говорить в свое оправдание. Я не мог не помнить, что без нее, без Сюзанны, без ее действий, без ее немедленной реакции, ее спасательной экспедиции десять или пятнадцать лет до этого, Симон, вероятно, умер бы в своей убогой комнатенке, мертвецки пьяный или накачанный наркотиками, он бы покончил с собой, поэтому, перед тем как повесить трубку, я повторил: Да, милая Сюзи, поезжай-ка за ним быстрее.
16
Как можно быстрее. Останавливаясь как можно реже. По возможности, вообще не. Так и получилось. Накануне она залила полный бак. Чтобы не подзаправляться. Машина потребляла мало, а Сюзанна использовала ее в экономном режиме. Она практиковала, как это называл Симон, таксистское вождение.
Она все же разнервничалась. Она не могла найти свою сумку для поездок. Небольшую сумку для небольших поездок. Когда она ее все-таки нашла, то не знала, что с собой взять.
Симон уехал без всего. Ему надо будет переодеться, подумала она. Если запачкается. Возьму ему брюки. Затем, вынимая из ящика с нижним бельем Симона футболку и трусы, она наткнулась на старые плавки, красные, если не ошибаюсь.
Возьму ему плавки, подумала она, если он захочет выкупаться. А я? Возьму свой купальник? Нет, я страшная. У меня нет желания выставлять напоказ свои толстые ляжки. Хотя, ладно, и пусть, все же возьму. Как знать. Если найдем укромный уголок.
Идея выкупаться с Симоном начинала ей нравиться. Его зубная щетка. Ее туалетные принадлежности. Косметика и прочее. Закрыла сумку. Подбоченившись, задумалась.
Ах да, кот. Обеспокоилась из-за Чока. Так его звали. Жами Нардис, их сын, назвал его Чокнутым, потому что совсем маленьким он был совершенно невменяемым, как и все котята, да, разумеется, но этот.
Сюзанна подсчитала, что будет отсутствовать, наверное, двое суток. Она позвонила сыну, чтобы попросить позаботиться о Чоке. Кормить его. Менять средство в лотке. Быть с ним вместе. Чок не выносил одиночества.
Нет, твой отец не вернулся. И не испытывает желания возвращаться. Ему хорошо на морском побережье. Он попросил меня приехать к нему. Я поеду. Сейчас уезжаю. Поэтому тебе и звоню.
Все это получилось несколько стремительно, но хоть раз ты же можешь посидеть с котом; в конце концов, Чок — это твой кот, ты его так назвал, а не я, ты оставил его мне, когда ушел под предлогом того, что, ну, короче.
Да, знаю, мы должны были ехать к бабушке. Я ей позвонила. Сказала, что твой отец чувствует себя нехорошо. Она поняла. К ней поедем на следующие выходные.
У тебя есть ключи?
Я оставила адрес и телефонный номер гостиницы рядом с телефоном. Как Анна?
Жами Нардис посмотрел на Анну. Мой отец опять принялся за свое, сказал он. Сын Сюзанны и Симона ушел из дома. Рассудочная жесткость. Стилистическая несовместимость. Он — это стрижка наголо, хард-рок и футболки с черепом и костями. Они — размеренная жизнь и воскресенья у бабушки, спокойствие, классическая музыка. Так дальше длиться не могло. Он ушел с гарантией ежемесячного пособия.
Он заканчивал долгое обучение. Так сказать, писал докторскую диссертацию. Стал жить с Анной. Блестящая девушка. Очень славная. Хорошенькая брюнетка, которая уже хорошо зарабатывала себе на жизнь. Анна посмотрела на Жами. Она подумала: Надеюсь, он не такой, как его отец.
С Дебби в магазине Симон разглядывал модель трусов. Франсина, продавщица мужского отдела, смотрела на его новые брюки, закатанные на щиколотках. Она подумала предложить ему экспресс-услугу по укорачиванию. Когда он закончит с трусами, подумала она. Должно подойти, сказал он себе, но с сомнением.
Я могу померить? спросил он. Конечно, ответила Франсина, кабина там. Симон заперся в ней с трусами. Через две минуты, красный как помидор, выбрался из нее без трусов. Я оставил их на себе, сказал он.
Франсина не могла сказать: У мсье очень хороший вкус. Или: Мсье это очень идет. Или же: Мсье сделал наилучший выбор. Она ничего не могла сказать. Она смотрела на Симона с пустыми руками. Затем ее озадаченность сместилась к занавеске примерочной кабины. Не ищите их, сказал Симон, они сохнут на скале.
Они уже не сохли. Они плыли. Море их унесло. И плыли
