Би-боп (повести) - Кристиан Гайи

Жами. Голос колеблющийся: Это квартира мсье Нардиса? Я же только что сказал вам, сказал Жами. Голос: Я имею честь говорить с мсье Нардисом? Собственной персоной, сказал Жами, но я спешу, вы не могли бы быстрее.

Голос: Мсье Симон Нардис? А, нет, сказал Жами, вы имеете честь говорить с его сыном, и он спешит. Голос: Ваш отец дома? Нет, сказал Жами, он в отъезде, а что, в чем, собственно, дело, да и вообще кто вы? Голос: Жандармерия.

Анна закончила готовить корзину. Она смотрела на своего друга. Спрашивала себя, что происходит. Ее взгляд вопрошал. Жами зажал трубку ладонью: Это жандармерия, сказал он. Две-три долгие секунды они с Анной смотрели друг на друга, пока голос не произнес: Вы слушаете?

Жами: Да, я здесь, отца нет, но я здесь, а что случилось? Ваша мать, сказал жандарм. Жами: Что моя мать? Она попала в аварию, сказал жандарм. Жами: Где? Жандарм уточнил место, как сообщают морские координаты. Мы вытащили машину, сказал он. Жами: Мне плевать на машину. Она на ходу, сказал жандарм. Жами: А моя мать?

Эмоциональные полюсы перевернулись. Голос жандарма становился увереннее, сильнее. Голос Жами слабел. Жандарм уже не боялся. У Жами это только начиналось. Страх перешел от жандарма к Жами.

Ее перевезли в больницу. Жандарм уточнил место, больницу, такая-то больница в таком-то месте. Жами: Она была ранена? Ответ: Да. Жами: Серьезно? Ответ: Да, достаточно. Жами: Как это — да, достаточно; что это значит? Ответ: молчание. Жами: Это серьезно? Молчание. Жами: Она что, умерла? Да, сказал жандарм.

Глаза Анны принимали самые разные выражения и формы. Она следила за разговором. Если так можно выразиться. Поскольку слышала только вопросы.

Когда Жами посмотрел на нее снова, когда он положил трубку, записав координаты больницы, переписав их набело, на этот раз разборчивым почерком, глаза Анны удвоились в объеме, увеличенные, как под лупой, слезами.

Чок при виде корзины успел спрятаться. Он ненавидел путешествия в корзине. Корзина означала каникулы или ветеринара. Нет уж. Я спрячусь.

Жами не плакал. Ему было страшно. Все мыслительные способности заблокированы, мозг на холостом ходу пропускал через себя тысячи разных решений. Остаться вот так, парализованным, было бы хорошо.

Нет. Он посмотрел на Анну. Затем на корзину. Подумал: Кот, родители Анны; затем произнес: Мне надо предупредить папу, ты предупреди своих, что мы не приедем, ты поедешь со мной? Конечно, сказала Анна. Позвони им, а я пока подумаю, сказал он и начал кружить по комнате.

Он ищет меня, подумал Чок, спрятавшийся под диван. Затем Жами вспомнил о словах матери: Я оставила адрес и телефонный номер гостиницы рядом с телефоном. Он вернулся к телефону.

Анна разговаривала со своими родителями. Он стал кружить вокруг Анны. Попытался посмотреть, нет ли каких-то бумаг на столике. Анна прервала разговор. Она говорила со своей матерью. Что ты ищешь? Ничего, ответил Жами. Он нервничал. Отошел от столика, затем закричал: Она ничего не оставила.

Он был готов ее обругать. Он делал это часто. Мать как объект для вымещения. Был очень раздражительным и грубым по отношению к ней. Он забыл, что она мертва. Не мог этого постигнуть, и от одной только мысли, что он больше не сможет выплескивать свою нервозность на нее, его обуяло неудержимое желание ударить, которое он удовлетворил, сильно пнув диван.

Затаившийся Чок отступил еще дальше. Пятясь, забился еще глубже. Его было не видно. Даже подумал, что о нем забудут, о нем и на самом деле забыли.

Анна, более спокойная, нашла решение. Жами в панике, скажем, в спешке, приподнял страничку блокнота с записью матери. И, не отрывая ее, перевернул, затем загнул под блокнот. Вот он, сказала Анна, номер гостиницы, успокойся, позвони отцу.

19

Было 18:15. Когда сын позвонил, Симона в гостинице не было. Он забронировал номер, тот же, № 12, предполагая принять там Сюзанну, провести в ее компании ночь, но сам в нем не находился, когда Жами ему позвонил.

На стойке обслуживания подтвердили бронь. Это был портье с дневной смены, тот, который дал Симону информацию об отправлении поездов, удивленный тем, что тот так и не уехал. В итоге он не уехал, сказал он Жами, своему сверстнику, он снова заказал этот номер и ожидает мадам Нардис.

Разговор начинался следующим образом, в рубленом, мало любезном стиле. Мсье Нардис в данный момент отсутствует. Он звонил несколько раз. Чтобы узнать, прибыла ли мадам Нардис. Мы ждем ее приблизительно в девятнадцать часов. Самое позднее, сказал мне мсье Нардис, уточнил портье. Жами спросил: А вы не знаете, где он сейчас, я его сын, это мой отец, мне очень нужно связаться с ним, это очень важно. Может быть, на пляже, сказал портье, ну, я полагаю, погода хорошая, он, возможно, наслаждается морем.

А далеко оно, это море, я хочу сказать, этот пляж, вы не могли бы за ним сходить? рискнул Жами. Нет, сожалею, я не могу отлучиться, посетовал портье, зато вот что могу сделать: попросить вам перезвонить, когда он позвонит, — он должен позвонить через полчаса, чтобы узнать, прибыла ли ваша мать, я хочу сказать, мадам Нардис, которая, предполагаю, ваша мать, оставьте ваш номер, и потом.

Незачем, ответил Жами, просто передайте ему, чтобы он срочно позвонил домой, это сообщение от его сына, я действительно его сын, что бы вы ни подумали, а мадам Нардис — моя мать.

Я не сомневался, любезно ответил портье. Жами Нардис повесил трубку, затем спросил себя, что его отец Симон Нардис, супруг его матери Сюзанны Нардис, мог делать совсем один в этом захолустье на морском побережье.

Это место не было ни захолустьем, ни дырой. Это был современный город, и там имелось все. Банки, одно казино, еще банки, три кинотеатра, то есть двадцать четыре зала, столько же фильмов, множество ресторанов, отелей, ночных клубов, даже один джазовый. Именно в него Симон как-то вечером и зашел, чтобы пропустить стаканчик и познакомиться с мадам Дебби Паркер, американкой, владелицей клуба, певицей и восхитительной женщиной.

На следующий день на пляже около четверти третьего Дебби заявила, что голодна. Симон предложил пойти пообедать. Хотя в это время сомневаюсь, что нас обслужат, сказал он. Поедем ко мне, сказала Дебби. Я не голоден, подумал Симон, пять круассанов на масле — как камень в желудке, мой нырок в холодную воду, должно быть, сказался на пищеварении, изрядный хлебок соленой и, как же я не подумал, грязной воды.

Дебби зашагала по песку. В синем платье,