Би-боп (повести) - Кристиан Гайи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом он захотел есть. Он затребовал омлет и для себя. Такой же, сказал он. У Дебби не осталось яиц. Досадно, сказал Симон. Сейчас схожу куплю, сказала Дебби. Да нет, сказал Симон, ладно. Тогда Дебби подумала, а затем спросила: А что ты скажешь насчет лосося? Тогда Симон: С бокалом вина, белого сухого, охлажденного, и немного укропа на рыбу, так можно? Разумеется, дорогой мой Симон, ответила Дебби, целуя его, чтобы скрасить ему ожидание.
Волна счастья ударила в грудь и опрокинула его на диван. От страха, что этот миг пройдет, он боялся задуматься. Как задерживают дыхание, так он задержал свою мысль.
Когда стало уже невмоготу, иначе мозг задохнется, когда придушенное сознание напомнило ему, что он должен позвонить, он возмутился и обругал сознание: Да, да, сказал он, я знаю, я знаю, можно и не напоминать.
Именно в этот миг Симон, чувствуя себя так хорошо, пожелал, чтобы Сюзанна не приехала. Приблизительно в это время Сюзанна разбилась.
Симон позвонил где-то в четверть седьмого. Сюзанна уже не ехала к нему. Поезд, на который он должен был сесть, уже давно прибыл в Париж. Он позвонил спустя полчаса, то есть приблизительно без четверти семь.
Портье собирался уже уходить с дежурства. У меня для вас сообщение, сказал он. Звонила мадам Нардис? спросил Симон. Нет, ответил портье, мадам Нардис не звонила, звонил ваш сын, мсье Жами Нардис, ведь это ваш сын? Алло? Вы здесь?
Дебби смотрела на Симона. Он тоже смотрел на нее. Да, сказал он, я тут, извините меня, я задумался. Итак, звонил мой сын. И что? Чего он хотел?
Не знаю, ответил портье, он просто сказал, что вам надо срочно позвонить домой. Симон: Домой ему или домой мне? Портье: Он только сказал — передайте ему, чтобы он срочно перезвонил домой, это же ясно, мне кажется, разве нет? Да, ответил Симон, спасибо.
21
У Симона дома в Париже тишина. Не пустота, там Анна, Жами и Чок. Тишина. Не отсутствие шума, там снизу слышен бульвар, приглушенный расстоянием в шесть этажей и тремя окнами с двойным стеклом. Тишина как безмолвие. Уже почти девятнадцать часов. Чок по-прежнему прячется под диваном, может быть, сейчас попробует вылезти. Звонит телефон.
Анна и Жами переглядываются. Во взгляде, которым они обмениваются, есть все, что они сказали себе, чтобы поддержать друг друга, все, что они подумали, не сказав, чтобы не терзать друг друга, все слова и мысли, обращенные к телефону, были нацелены только на то, чтобы услышать его звонок. И вот он звонит. И оба, переглянувшись, осознают, что терзавшая их нервозность пробивалась к вопросу, который никто из них за истекший час не отважился сформулировать ясно:
Как он, как я скажу ему это? Телефон звонил. Где-то там, в светлой комнате, обращенной окнами к морю, терял терпение Симон. Он уже был готов повесить трубку. Хочешь, я отвечу? спросила Анна. Жами с искаженным гримасой лицом ответил: Нет, лучше я. Он подошел к телефону. Когда он только снимал трубку, мелькнула мысль: А если я скрою от него правду?
Да, почему бы и нет? Только вот ложь, настоящая, красивая, как правда, для того, чтобы она удержалась, осталась и смогла все покрыть на многие поколения наперед, ее следует подготовить, продумать, иначе рано или поздно речь в ней запутается.
Жами, например, без всякой надежды мог бы сымпровизировать и сказать отцу: Оставайся там, где ты сидишь, незачем возвращаться, мама уехала с одним аргентинцем, ты ее достал, она поручила мне это тебе сказать, так вот продолжай валять дурака, бухай, играй свой джаз, мама не приедет.
Чок, высунув кончик носа, увидел, что корзину все еще не убрали. И опять шмыгнул под диван.
Алло, сказал Жами. Это я, сказал Симон, это папа, ты мне звонил, ты узнал, где я? Да, сказал Жами, мама оставила мне номер твоей гостиницы. Ах, вот как, сказал Симон, хорошо, но скажи-ка мне, почему ты звонишь, что случилось, твоя мать не приедет, почему она не звонит сама, неужели убежала со своим начальником?
Жами: Тебя бы это устроило. Это правда, сынок, заявил Симон, это бы меня устроило, хочешь, скажу тебе почему? Нет, ответил сынок. Я все равно тебе скажу, возразил отец. Я познакомился здесь с невероятной женщиной, той, о которой говорят: женщина моей жизни, и с этого момента у меня лишь одна мысль в голове — жениться на ней и потом.
И потом что? спросил Жами. И потом снова играть на фортепиано, снова выступать, снова вернуться к своей профессии, ответил Симон, понимаешь? Да, ответил Жами, понимаю, но я-то что скажу маме? Правду, ответил Симон, одну только правду. И он уже собирался добавить: Но тебе в это ввязываться и не надо, я сам ей это скажу. Он услышал звук, будто телефон упал.
Анна приняла эстафету. Она взяла телефонный аппарат, теплый, мокрый от пота, слез и соплей, Жами беспрестанно шмыгал носом. Симон подумал, у мальчика насморк. Алло, мсье Нардис, сказала Анна, это я, Анна. А, это вы, сказал Симон, здравствуйте, дорогая Анна, что вы там затеяли, почему теперь со мной разговариваете вы, он что, рассердился?
Нет, ответила Анна. Тогда что, что с ним такое, он сморкается, у него насморк? Он плачет, ответила Анна. Из-за меня? Но я ведь шутил, ну же, он прекрасно знает, что я всегда шучу. Я знаю, ответила Анна, со мной вы тоже всегда шутите, но Жами плачет не поэтому. Симон: А тогда почему, вы наконец скажете мне, что происходит?
Анна почувствовала, как ее мужество растекается, такое ощущение, будто тело опустошается, она тоже заплакала. Ей было больно. Она ответила на это, защищаясь, решив идти напролом, ну почти.
Сюзанна попала в дорожную аварию, сказала она. Меня это не удивляет, сказал Симон, она водит черт знает как, что за идея поехать за мной, а теперь, полагаю, надо вытаскивать ее машину, где она? В больнице, сказала Анна. Черт, сказал Симон, вы не могли мне сказать это раньше?
Сюзанна попала в аварию, сказал он Дебби, она в больнице. С ней что-то серьезное? спросил он у Анны.
Правда лишь чуть отклонилась. И теперь завершала свой путь. Анна метнулась в бой. Или, точнее, метнула снаряд, а потом съежилась, молясь о наименьших разрушениях. И все то время, что разделяет выстрел от попадания,
