Милосердия двери. Автобиографический роман узника ГУЛАГа - Алексей Арцыбушев

Зло, рожденное злом, им вскормленное, умноженное и возведенное в степень, в культ, становится руководящей силой партии в издевательствах над народом, безмолвным, бездушным, затравленным, народом-быдлом, народом парализованным, превращенным в скот.

За зло платят, награждают звездами и орденами, высший из которых – орден Ленина. Следователи получали свои «гонорары» за каждую привязанную душу, ордена и кресла за «организации», «партии» и всевозможные «подполья», ставящие своей целью «свержение власти». Высасывая из пальцев обвинение, строили многотомные дела с красной надписью по диагонали «Хранить вечно». Вот как оно, это зло, намеревается существовать – не долго, а «вечно»!

Так на одном безобидном, добром, сострадательном, бездомном человеке, не имеющем и не несущем зла, а одно добро, веру и молитву, следствие накрутило двадцать душ, двадцать преступников, «ставящих» себе целью «свержение» и «восстановление». Вы спросите: «Чего?» – «Монархии!» Следствием эти старики и старухи значились как «подпольная организация», программу которой органы же и состряпали. Что можно приписать старикам и старушкам, родившимся при царе, и мне – внуку царского министра, самому юному – мне было 26 лет, – кроме как «восстановление монархии»? Браво, браво! Несгибаемые рыцари революции верны себе! Карающий меч занесен!

Да что же это за организация без юных кадров, без молодой поросли, ведь кто-то должен свергать, стрелять, взрывать, не старушки же? А! Арцыбушев! Вот и террорист налицо. Тем более дед – министр, дядя расстрелян, мать сидела (зря выпустили), досье с лихвой, с Мурома, с 11-летнего возраста и по сей день. Самарин, он же Алексеев, поработал на славу, наплевать на то, что этот мерзавец Арцыбушев знал, что тот сексот. Хитрая сволочь, наглая, сопротивляется, молчит, выгораживает. Ничего, мы его прижмем фактами, фактами, признаниями слабых, «виляющих». Их бить не надо, стоит припугнуть хорошенько или матом: он на них хорошо действует. Знаем мы эту вшивую интеллигенцию, не впервой нам их давить.

– Корнеева на допрос… Садись!

– Спасибо, спасибо, благодарствую.

– Иван Алексеевич, как себя чувствуете?

– Благодарю вас, хорошо.

– Передачи получаете?

– Нет, спасибо.

– Вы их сможете получать… если…

– Спасибо, благодарствую.

– Если вы хорошенько припомните все разговоры у вас на даче с Романовским и Арцыбушевым.

– Ну, я уже вам подробно все рассказывал…

– Припомните хорошенько, а не высказывал ли вам в разговорах ненароком Алеша, как вы его называете, каких-нибудь таких взглядов… мнений, предположений, намерений, могущих нанести… ну, скажем, вред отдельной личности?..

– Что-то не… при-по-ми…

– Постарайтесь припомнить, чтобы вам не сидеть всю ночь до утра. Следствию известны его взгляды и намерения, нам, в общем-то, ваши показания и не нужны: они в ваших интересах, в ваших! Припомните, не высказывал ли Алеша предположений или желаний… ну, скажем, применить насилие против… личности или личностей?

– Желаний? Нет! Мне…

– Что – вам?

– Мне вспоминается, что он как-то сказал…

– Что сказал?!!

– Он, дай Бог памяти, он… сказал… Вот вспомнил! Он сказал, что их всех надо вешать… Уф…

– Кого – всех?

– Их…

– Кого – их? Сталина?!

– Не могу сказать… помню «их»!

Долгая пауза, следователь сосредоточенно пишет.

– Подпишите! У меня на даче, при очередном сборище антисоветского подполья, в присутствии Романовского Николая Сергеевича, Арцыбушеву Алексею Петровичу было поручено подготовить и осуществить террористический акт против Сталина.

– Я этого не говорил.

– Иван Алексеевич, но ведь это одно из другого вытекает!

– Мм… Да?

– Подписывайте! Не дожидайтесь, чтобы вас принудили!

– Хорошо, хорошо!

– Увести! Полдела сделано, гора с плеч! Одного показания мало! Для соблюдения «законности» необходимо подтверждение. Романовского на допрос!.. Садитесь, Николай Сергеевич.

– Благодарю.

– Как себя чувствуете?

– Как можно себя чувствовать в тюрьме?

– Тюрьма тюрьме рознь. Все зависит от поведения на следствии, от искренних признаний своей вины, раскаяния в совершенном, в правдивых показаниях, не только касающихся своей вины, но и соучастников. Все это облегчает не только тюремный режим, но и вашу участь впоследствии. Вам известно, что преступления ваши караются законом от пяти лет до высшей меры? Какой диапазон! Наш демократический строй – самый гуманный в мире. Мы никого зря не осуждаем, мы ждем признаний, от которых зависит и наказание. Наша задача не уничтожить преступника, а исправить, помочь ему раскаяться, осознать вину не только свою личную, но и общую, а она вам известна, и вы ее признали.

– Да, да.

– Естественно, к тем, кто сопротивляется, упорно отрицает очевидность своей вины, не желает ее признать, несмотря на все улики, следствие вынуждено применить меры воздействия, чтобы помочь человеку осознать, исправиться. В этом наша общая задача, и вы нам должны в этом помогать. В нашем социалистическом государстве все для человека и все ради него. Вы думаете, легко прибегать к крайним мерам – лишать передач? Кстати, вы получаете передачи?

– Нет.

– Ну, так будете, если поможете нам разобраться… Лишать передач, а тем более сна нам никого не хочется, но приходится, если преступник, несмотря на все улики, упорствует. Карцер, одиночки – тоже одна из мер, направленных на желание наше наставить человека на путь раскаяния. У нас есть и более сильные меры принуждения. (В это время за стеной раздается дикий крик истязаемого.) Слышите? Чекисты – самый гуманный народ, но они стоят на страже родины, защищают ее от врагов, и тот враг, кто упорствует. Вот ваш «воспитанник», которого, по вашим словам, вы взяли, чтобы воспитать его в антисоветском духе, долго упорствовал, и вы виноваты в этом – вот он, результат вашего воспитания. Следствию пришлось скрепя сердце применять к нему самые строгие меры воздействия, чтобы вышибить из него этот дух, искалечивший его психику, превративший его в фанатика и подлинного врага системы. Это дело ваших рук, Николай Сергеевич, а нам приходится исправлять ваши преступления и приводить его в сознание… Думаете, нам это легко делать? Нам жалко каждого человека, но у нас других путей нет, и метод воздействия необходим для вашей же пользы. Если раньше ваш воспитанник нагло себя вел, не признавал своих преступлений, не отвечал, не подписывал, выгораживал себя и вас, то сейчас под давлением улик во всем признался. Мы вынуждены были «развязать ему рот» и для его же пользы, и для вашей, он во всем чистосердечно признался. С опозданием, правда, и это скажется на его дальнейшей судьбе. Наше правосудие – самое гуманное, от пяти до высшей меры, посмотрите, какой диапазон! Нам незачем вас принуждать, хотя и вы можете не избежать применения к вам методов воздействия, если станете упорствовать. Ваш друг, Иван Алексеевич, без всякого принуждения показал, что в вашем присутствии у него на даче ваш Алеша высказал некое мнение, «что их всех надо вешать». Вы помните такой разговор?

– Что-то не помню.

– Вспомните, Корнеев хорошо его вспомнил, не заставляйте нас, не вынуждайте… Мы не хотим зря прибегать…

– Вешать что?

– Не что, а кого! Вешать их!

– Кого «их»?

– Что вы дурака валяете, вы должны сами понять, кого «их». Не кошек же!

– Кошек?

– Вы что, хотите пойти в соседнюю комнату?

– Нет, нет, но я не понимаю, кого «их»?

– Корнеев признался, что у него на даче в вашем присутствии Арцыбушев изъявил желание «всех их повесить»! Поняли? Нам, следствию, необходимо, чтобы вы вспомнили этот разговор, в противном случае… Мы будем вынуждены… вспомните о гуманном диапазоне мер пресечения.

Долгое молчание. Следователь слушает в наушниках трансляцию футбольного матча «Динамо» – «Спартак».

– Вспомнили?

– Ну, раз Корнеев говорит…

– Это уже другой разговор.

– Но он, может, лучше помнит.

– Вспоминайте и вы.

– Вполне возможно.

– Значит, говорил! А что вы еще мог ли бы сказать следствию об Арцыбушеве? В дополнение к сказанному.

– Ну… Ну, что этот человек склонен к всевозможным авантюрам.

– К каким?

– К разным.

– Он способен не только к авантюрам, но и к более рискованным действиям, скажем, к дракам?

– Да.

– Ну а на более серьезные преступления – что-нибудь кинуть, взорвать, стрелять, убить?

– Нет, не думаю.

Длительная пауза, следователь пишет сосредоточенно протокол допроса: «Я, Романовский, предполагаю, что Арцыбушев А. П. склонен на всякие рискованные действия, способен рисковать своей жизнью и выполнить порученное ему задание. Я подтверждаю показания Корнеева в отношении разговора, состоявшегося на заседании организации у него на даче такого-то числа, месяца и года».

– Подпишитесь.

– Ваша формулировка не отражает ваших вопросов и моих ответов.