Южная звезда - Жюль Верн

Так двигались они еще два дня, не допуская сомнений, что идут по следам разыскиваемого беглеца. И на самом деле, к вечеру второго дня, перед самым заходом солнца, когда они неторопливо приближались к купе деревьев, под которыми собирались провести ночь, Ли вдруг издал гортанный возглас.

— Хуг! — вскрикнул он, указывая пальцем на маленькую черную точку, двигавшуюся у горизонта в последних сумеречных бликах.

Сиприен и Аннибал Панталаччи мгновенно устремили взгляд в направлении, куда показывал палец китайца.

— Путешественник!— воскликнул неаполитанец.

— Это Матакит собственной персоной! — подхватил Сиприен, поспешивший поднести к глазам свой лорнет.— Я явственно различаю его коляску и страуса!… Это он!

И он передал лорнет Панталаччи, который мог воочию убедиться в достоверности факта.

— На каком он, по-вашему, расстоянии от нас в данный момент? — спросил Сиприен.

— Самое малое в семи или восьми милях,— ответил неаполитанец.

— Стало быть, следует оставить надежду настичь его сегодня, до остановки на ночлег?

— Разумеется,— отвечал Аннибал Панталаччи.— Через полчаса наступит глухая ночь, в его сторону уже нельзя будет и шагу ступить!

— Ладно! Завтра мы непременно настигнем его, если выедем пораньше!

— Я точно такого же мнения!

К этому времени всадники подъехали к группе пальмовых деревьев и спешились. Согласно заведенному обычаю, они сначала занялись лошадьми, которых сперва обтерли соломенным жгутом, заботливо почистили и только потом, привязав к колышкам, пустили пастись. Тем временем китаец разжег костер. Пока шли эти приготовления, спустилась ночь. Этим вечером ужин был, пожалуй, чуть повеселее, чем все три предыдущих дня. Однако, наскоро с ним покончив, путешественники сразу же, завернувшись в одеяла возле костра с запасенным на всю ночь топливом и подложив под голову седла, приготовились отойти ко сну. Было очень важно встать на заре пораньше, чтобы одним духом покрыть дневной переход и настичь Матакита.

Сиприен и китаец погрузились в глубокий сон.

Неаполитанец не спал. Три часа он ворочался под одеялом, словно человек, которому не дает покоя какая-то навязчивая мысль. Преступное искушение снова завладевало им.

Наконец он бесшумно поднялся, подошел к коням и оседлал своего; затем, отвязав Темплара и лошадь китайца, он на длинном поводе повел их за собой. Низкорослая трава, сплошным ковром выстилавшая землю, заглушала шум копыт троих животных, которые, после внезапного пробуждения, с тупой покорностью повиновались человеку. Аннибал Панталаччи отвел их в глубь долины, привязал там к дереву и вернулся в лагерь. Ни один из спавших так и не пошевелился.

Неаполитанец собрал свое одеяло, длинноствольный карабин, патроны, провизию и оставил своих спутников одних посреди пустыни.

Когда он подъехал к лошадям, оставленным в долине, те, шумно всхрапывая, паслись возле одинокого баобаба. Панталаччи отвязал их от дерева и осторожно погнал перед собой. Через полчаса три коня и всадник при свете луны, встававшей из-за холма, рысью скакали прочь от лагеря.

Сиприен и Ли все еще спали. Только в три часа утра китаец открыл глаза и увидел звезды, бледно сиявшие над горизонтом в западной части небосклона.

«Пора готовить кофе»,— подумал он.

Сбросив одеяло, в которое был укутан, поднялся и приступил к утреннему туалету, соблюдавшемуся им одинаково как в пустыне, так и в городе.

«А где же Панталаччи?»— вдруг спохватился китаец.

Уже занималась заря, и все явственнее проступали предметы, окружавшие лагерь.

«Да и лошадей тоже не видно! — про себя отметил Ли.— Уж не вздумал ли этот «честный малый»… И в недобром предчувствии он бросился к кольям, где вечером привязывал лошадей, обежал вокруг лагеря и мгновенно убедился, что весь багаж неаполитанца исчез вместе с ним. Все стало ясно.

Человек белой расы не мог бы, вероятно, подавить в себе совершенно естественное желание разбудить Сиприена, чтобы тут же сообщить ему крайне важную новость. Но китаец принадлежал к желтой расе и считал, что когда речь идет о несчастье, то торопиться с вестями ни к. чему. И он спокойно занялся приготовлением кофе.

«Со стороны этого негодяя это еще большая любезность, что он оставил нам припасы!» — то и дело повторял Ли.

Кофе, должным образом выдержанный в специально сшитом полотняном мешочке, был перелит в чашки, вырезанные из скорлупы страусиного яйца; лишь после этого он подошел к все еще спавшему Сиприену.

— Ваш кофе готов, папочка,— вежливо произнес Ли, тронув спавшего за плечо. Сиприен приоткрыл один глаз, потянулся, улыбнулся китайцу, сел и маленькими глотками выпил дымящуюся жидкость. И только тогда заметил, что место неаполитанца пусто.

— А где же Панталаччи? — спросил он.

— Уехал, папочка,— ответил Ли самым естественным тоном, будто речь шла о чем-то заранее условленном.

— Как это… уехал?

— Да, папочка, уехал вместе с тремя лошадьми!

Сиприен высвободился из-под одеяла и посмотрел туда, где паслись лошади. Дальнейших объяснений не потребовалось. Но инженер был человеком слишком гордым, чтобы тут же обнаружить свое беспокойство и возмущение.

— Ну что ж,— произнес он,— пусть этот негодяй не воображает, что последнее слово останется за ним!

Сиприен в раздумье сделал несколько шагов вдоль и поперек, размышляя, что следовало бы предпринять.

— Нужно тотчас отправляться дальше! — сказал он китайцу.— Мы оставим здесь седло, уздечку, все громоздкое или слишком тяжелое, и возьмем с собой только ружья и то, что осталось от съестного! Идя быстрым шагом, мы сможем двигаться почти с прежней скоростью, а возможно, и находить более прямой путь!

Ли тотчас повиновался. За несколько минут одеяла были свернуты, а мешки заброшены за спину; после чего, собрав в кучу и завалив толстым слоем веток все, что пришлось оставить на месте, они оба зашагали вперед. Сиприен оказался прав, говоря, что идти пешком в некотором смысле удобнее. Он и впрямь смог двигаться более прямым путем, одолевая крутые подъемы, не доступные ни для какой лошади,— правда, ценой немалых усилий.

Около часу пополудни они достигли северного склона того хребта, вдоль которого двигались три последних дня. По описаниям Лопепа, до столицы Тонайи оставалось, по-видимому, уже немного. К несчастью, его указания насчет пути следования были столь смутные, а названные на бечуанском языке данные о расстояниях оказались столь путаными, что определить заранее, сколько дней хода потребуется на оставшуюся дорогу — два или три, представлялось крайне трудным.