Обмануть судьбу - Элеонора Гильм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Почти каждую ночь Аксинья ощущала горячие шершавые руки на своем теле, отзывалась, загоралась. Но больше терзало ее другое желание – сон. Однажды она разревелась, заматывая окровавленные руки:
– Гриша, ты меня прости. Нерадивая я хозяйка. Скотина не кормлена, скотник не вычищен. Не успеваю я…
Григорий проводил в кузне все дни и вечера напролет, оставив жене все хлопоты по дому. Невольно заставил он молодую жену работать до головокружения и ломоты в костях.
– Да как же… – Кузнец растерянно закусил ус и пожевал его во рту. Жену всегда забавляла эта его привычка, но сейчас ей было не до смеха. – Так… Давай помощника тебе найдем. Фимку!
Рыжий пакостный мальчишка, жилистый и ловкий, большую часть времени слонялся без дела. Его отец, Макар, троих сыновей приучал к лености и праздности.
Следующим утром вымытая лопоухая рожица Фимки торчала в окне. Он опасливо ожидал появления «хозяйки». Что наговорил ему Григорий, Аксинье так и осталось неведомо, но работал чертенок не на стыд, а на совесть. Весь день парнишка стучал молотком, пилил дрова, чистил, мел и скреб… Еще до полудня Аксинья не выдержала, позвала его к столу и с жалостью наблюдала, как жадно он хлебает уху, слизывает капли, бережно обсасывает рыбьи кости.
Аксинья села напротив, позволила минутку отдыха усталой спине. Она радовалась волчьему аппетиту паренька. Фимка выпросил добавку и яростно работал деревянной ложкой, только стук стоял.
– Это что ж у тебя? – вздрогнула «хозяйка». В рыжих нечесаных лохмах что-то яростно копошилось. – Да никак вши!
Фимка вскочил из-за стола, запнулся, потерял равновесие и чуть не упал.
– Ты куда убегать собрался?
– Так что… Прогонишь теперя?
– Ишь размечтался. Стричь будем, живность уничтожать.
Скоро ножницы скрипели в руках Аксиньи, а рыжие кудри падали на пятачок земли за скотником. Парень сидел смирно, сопел пугливо и молчал. Вся его смелость куда-то исчезла.
– Вот и все. Чистенький.
На памяти Аксиньи вшей в семье не было. Лишь раз Ульянка принесла на своих косах пакостную мелочь, и долгими осенними вечерами подружки вычёсывали гребешками яйца и мелких вшей. У них даже игра появилась: кто больше поймает и раздавит, тот и победил.
– Непривычно как! – ощупывал Ефим легкую головешку. Лысый, лопоухий, он стал куда забавнее: яичко с рыжими бровями и ресницами.
– До свадьбы отрастут, – улыбнулась Аксинья.
Скоро Фима стал ее наперсником во всех хозяйственных делах, собеседником и другом. Быстрый, выносливый, жадный до работы, он был не похож на своего беспутного отца и безобразничал больше от скуки, чем от зловредности. Григорий радостно хмыкал, наблюдая, как чисто стало во дворе и хлеву, как блестит черная шкура Абдула, как радостна и весела Аксинья.
* * *
Дождливым августовским вечером Анфиса пришла к подруге вся в слезах. Шумное горе всегда спокойной, рассудительной Фисы поразило Аксинью.
– Что случилось-то? Скажи толком?
Месяц назад Анфиса с девками ходила по лесу, собирала чернику. Лукошко все не наполнялось, ягода еще не налилась спелостью, и Анфиса уходила все дальше от подруг. Увлекшись сбором ягоды, уродившейся крупной в отдаленном черничнике, она спохватилась лишь к обеду: никто на ауканье не отвечает. Схватила Анфиса лукошко, только собралась бежать в деревню, а чья-то горячая ладонь сарафан ей задрала.
– Будешь орать, шею сверну, – пообещал мужской голос, и девка поверила.
Недолго раздирал ее мучитель, быстро насытил свое естество. Анфиса успела только понять, что мужик, страшный, заросший, ей не знаком. Глотая слезы, Анфиса вернулась домой и никому до сей поры о горе своем не сказала.
– Забеременела ты от насильника? – допытывалась Аксинья.
– Нет, Аксинья, Бог миловал.
– А что ж тогда?
– Сватать меня завтра приедут. В городе зимой еще приглянулась я солевару. И он мне люб. И свадьба скоро… А что ж делать, честь я свою потеряла! – рыдала девка.
– Эти ж разбойнички чуть надо мной не сначильничали.
– Да?! – сквозь слезы изумилась подруга. – А как же спаслась ты?
– Муж обоих…
– Убил что ль?
– Да, – больше ничего Аксинья вымолвить не смогла. Вспомнила тот страшный вечер, и зашлось сердце, затрепыхалось.
– Поделом им. Я рада их смертушке. Поганцы!
– Что сразу мне не рассказала?
– Так стыд душу застил. Что ж делать теперь?
А чем поможешь? Девства не воротишь.
– Правду жениху не рассказать. Позор. Да… – Аксинья не видела выхода.
– Бросит он меня сразу. Любит, знаю. Но не свяжет себя с нечистой невестой.
Поплакали молодухи, долго судили-рядили, а путного ничего не придумали. Какая дорожка у порченой девки? Либо в обитель монашескую грехи отмаливать, либо вековухой у родителей или братьев, если смилостивятся над непутевой.
* * *
Жизнь текла своим чередом. Становились холоднее ночи, предвещая скорое наступление осени. Звезды казались на темном небосклоне огромными, перемигивающимися светлячками. Аксинья с Григорием порой сидели на крыльце и любовались небом. Прощались с жарким, принесшим им счастье летом.
– Смотри, Гриша, Гусиная дорога![48] Действительно, будто птичья стая улетает на юг.
– А крымцы именуют Соломенной дорогой. Три вора у соседа солому украли, стали ее увозить. А она сыпаться давай на землю. Взмолились они: Аллах, скрой грех наш. Внял он их молитвам и поднял солому на небо. Булат рассказывал мне, сопляку.
– Булат… А кто он?
Аксинья почувствовала: не хочет муж отвечать. Пересилил себя:
– Булат – учитель. Всем, что умею, я обязан ему.
– Он был твоим хозяином?
– Нет, кузнецом. Когда-то он был таким же пленником, как и я.
– Тоже московит? А…
– Все, спать пора, Аксинья, – пресек дальнейшие вопросы муж.
Только что веселый, ласковый, он сразу замыкался, лишь речь заходила о прошлом. Аксинья вспоминала, как они с Федей нашли на полянке ежика. Он свернулся клубком и так и не показал свою мордочку любопытным детям. Также дыбил иголки Григорий.
Аксинья прижалась к мирно спящему мужу и почувствовала, как на ноги запрыгнуло маленькое существо и радостно замурлыкало. Недавно она забрала у Маланьи двух смолисто-черных котят, баба собиралась их утопить в корыте: «Лишние уже. Куда девать ораву?» Одного котенка она оставила себе, другого – отдала Глафире. Котята подрастали шкодливыми и неугомонными. Уголек так и норовил спать с хозяйкой, кусал пятки недовольного мужа.
* * *
После сбора урожая играли свадьбу Анфисы и ее городского, богатого жениха Лаврентия. Родители невесты, Ермолай с Галиной, нарадоваться на жениха не могли: бесприданную, не больно видную Анфису удалось им пристроить так удачно.
Родители Лаврентия имели две варницы, и единственный сын должен был унаследовать все. Маленькая, пряничная
