Лекарь - Юрий Корчевский

Вдвоём они раскачали сулицу за древко и вытащили её из убитого.

— Вась, она в крови вся.

— О его одежду вытри, а то руки скользить будут. Ремень с ножнами сними с него и саблю трофейную туда сунь. Всё монастырю прибыток.

По помосту прошёл ключарь.

— Все целы? Помощь нужна?

— Пока целы. Сами обойдёмся.

— У воротной башни двух послушников зарубили. Жалко, молодые совсем ребята. Держите факел.

— Зачем?

— Если снова полезут — зажгите и за стену бросьте. Так вам хоть немного басурман видно будет, а сами в темноте останетесь.

Ключарь, оставив один факел Василию, пошёл дальше и запнулся о тело убитого.

— Василий, подь сюда — помоги.

Вдвоём они сбросили убитого за стену.

— Не дело ему тут валяться. Если быстро перебежать придётся, мешать будет. Сами могли сообразить.

Никита удивился, как всё просто. Выкинули труп за стену — и все дела. А и в самом деле, чего с врагом церемониться? Глумиться над павшими — грех, а со стены скинуть — благое дело. Не смердеть же трупу на стене. Тем более не исключено, что калмык больной был — той же холерой. В жарком климате эпидемии этого заболевания часто бывают. Холод же, как на русских северах, бактериям размножаться не позволяет. К тому же калмык — всадник, потому и блохи не исключены, и вши, разносчики сыпного и брюшного тифа. В общем, многие знания — многие печали, или если попроще — меньше знаешь — крепче спишь.

Поскольку калмыки притихли, Никита с внутренней стороны стены обошёл периметр — он был не так и велик. Обходя, спрашивал — не ранен ли кто, не нужна ли помощь?

Убитых было всего двое — ключарь сказал уже. И легкораненых тоже двое. Никита раны мхом сушёным присыпал, перебинтовал. Правда, при свете факела не очень ладно вышло, но всё лучше, чем с открытой, хоть и неглубокой раной. А в Астраханской низине воздух летом влажный, раны могут долго не заживать и гноиться.

В напряжении они сидели до рассвета, но повторных попыток взять монастырь калмыки не предпринимали.

Когда рассвело — по-летнему рано — вокруг стен монастыря иноки насчитали два десятка убитых степняков. А ведь ещё и раненые были, которые смогли уйти с нападавшими. Совсем неплохой результат, учитывая, что ворота и стены целы, и во дворе ни одна постройка не сгорела.

Молодцы настоятели — начавший каменную постройку вместо сгоревшего деревянного монастыря отец Гедеон и достроивший его отец Михаил. Тяжело постройка монахам далась — надо было камни искать и тележками их возить, известь пережигать, стены возводить. И на всё про всё — только полсотни монахов. Деревянные стены поджечь легко и при штурме преодолеть, втыкая в стены копья и взбираясь по ним, аки по лестнице — татары в этом мастаки.

Днём же произошёл бой на поле между монастырём и городом. Калмыки близко подошли к городу, явно затевая штурм. Только разом грянули пушки, а затем и стрельцы дали залп из пищалей. А потом, когда смешались в кучу люди и кони, распахнулись городские ворота, и оттуда вылетели казаки — с шашками наголо и с посвистом разбойничьим. Было их немного, сотни три, да видно у страха глаза велики. Дрогнули калмыки. Первые ряды их в бой ещё вступили, а остальные бросились назад.

Весь бой шёл на глазах у братии монастырской, высыпавшей на стены. А когда отступавшие степняки скакали мимо монастыря, то иноки выстрелили в них из обеих пушек, причинив урон отступающим.

Степняки шарахнулись в сторону, не ожидая стрельбы. Кони попадали, и в толчее да от каменного дроба, вылетевшего из пушек, пары десятков всадников воинство хана не досчиталось.

Так они и ушли бесславно в свои степи, побросав тела убитых и раненых — без трофеев и с потерями.

И в дальнейшем только в 1670 году город взял Степан Разин, да и то исключительно потому, что горожане тайком открыли ворота. Разин хозяйничал в нём два года и учинил немало жестокостей и мерзостей.

Посланные за калмыками дозоры отследили отход степного воинства до самых калмыцких степей, а горожане и воинство устроили праздник. Многие успели из окрестных деревень прибежать в город с семьями, узлами, да ещё и скотину пригнать. Сейчас же на радостях резали баранов и жарили их на кострах, а купцы выкатывали — кто бочку пива, а кто и от щедрот своих — вина. На импровизированных пирах ели, пили и плясали на каждой площади.

Осада была недолгой, и народ не успел в полной мере хлебнуть тягот продолжительной осады; да и потери среди защитников тоже были невелики.

Что интересно, в город селяне вели коров и баранов, а свиней оставляли. И если набег совершали мусульмане, они их не трогали, поскольку Коран запрещал есть свиное мясо. Бегая на свободе, кабанчики находили себе коренья и прочую еду, и к возвращению хозяев, тем более если те отсутствовали долго, кабанчики иногда заметно прибавляли в весе. Одна угроза только была для свиней — степные шакалы.

Устроил небольшой праздник и настоятель Михаил. Из монастырских подвалов выкатили пятиведёрную бочку фряжского вина, на стол выставили осетровые балыки да каши вдоволь. Не сказать, что белорыбица была деликатесом, в низовьях Волги, да и на Каспии её водилось множество. С сетями только беда, не каждые могли удержать четырёх-пятиметровых гигантов. Рыба рвала сети и уходила.

На зиму рыбы солилось и коптилось много. Своей скотины у монастыря не было — так же, как и земель монастырских, и пашен. За мясо платить надо, а рыба — вот она, в Волге и бесплатно.

Прослышав, что в монастыре появился лекарь из послушников, туда потянулись болящие и раненые из Астрахани. Никита никому не отказывал и денег за помощь не брал, поскольку монастырь его самого содержал на общинном коште. Из-за чрезмерной загруженности Никита несколько раз пропустил обедни, за что и произошёл нелицеприятный разговор с настоятелем.

— Никита, брат мой во Христе! Я понимаю — у тебя послушание. Но люди идут в послушники, а затем и в монахи, чтобы служить одному только Господу, а не миру. Ты же служение людям ставишь выше служению Господу. По-моему, ты не готов принять схиму и постричься. Взвесь всё.

Но Никита, поживя монашеской жизнью, и сам уже начинал понимать, что поторопился. Конечно, в немалой степени его необдуманному решению поспособствовала гибель Любавы. И он даже не мог предположить, что настолько сильно. Может быть, ему было бы легче, если бы он сам видел её мёртвой, ходил бы к ней на могилу. Однако мозг его смириться не мог: было ощущение, что она ушла куда-то, уехала, и должна вернуться.

Издалека, из Астрахани Москва уже не казалась раздражающе отталкивающей. Никита всё чаще стал вспоминать свою лекарню. Всё-таки монашеская жизнь не для него. Он человек мира и для мира.

А через неделю из Астрахани прибыл гонец, передавший настоятелю указание — вернуть Никиту в Москву. Причём послание нельзя было проигнорировать, поскольку исходило оно от патриарха Никона.

Игумен призвал к себе Никиту:

— Читай! — он положил перед ним пергамент.

Никита медленно прочёл. Ох уж этот текст на старославянском! Глаза сломаешь!

Он взглянул на игумена.

— Я человек подневольный, хоть и игумен, — мягко ответил тот на его взгляд, уловив в нём вопрос. — А поскольку ты не монах, то волен сам решать, что делать. Но я советую тебе вернуться. Просто так такие послания не отправляют.

Никита понял, что случилось нечто неординарное. О его отъезде в Астрахань знали трое: князь Елагин, Иван из лекарни и священник Иосиф. Больше он никому об этом не говорил, а люди из вышеназванной троицы — не из болтливых. Стало быть, искали его серьёзно.

— Еду в первопрестольную, — он протянул пергамент настоятелю.

— Ну что же, ты сам решил. За послушание не благодарю, сам его выбрал. А вот за помощь в обороне прими мою благодарность. Тогда каждый человек был на счету. Собирай вещи, до пристани тебя знакомец твой Василий на подводе отвезёт.

Никита низко, в пол, поклонился настоятелю. Вроде три месяца прошло, срок небольшой, а событий много. Как-то отмяк, отошел он душой в монастыре, и вспоминать это время будет долго. В пять минут он собрал инструменты в кофр, вещи в узелок, присел на дорогу и тут же услышал, как у выхода загремела колёсами по булыжнику подвода.

Никита вышел во двор — и остолбенел. Ну настоятель!

Во дворе монахи и послушники выстроились — проводить его.

Никита закинул вещи на подводу, повернулся и трижды отвесил окружающим его людям поясной поклон.

— Коли обидел чем невзначай — простите! Отбываю с доброй памятью обо всей братии и покоем в душе.

Он сел на телегу, Василий тронул вожжами лошадь. Послушники махали ему на прощание руками, монахи степенно крестили вслед.

Суда из Астрахани на Москву или на Нижегородскую ярмарку шли каждый день, да не по одному кораблю. Лето — самая пора для навигации, к тому же рыба — товар скоропортящийся. Конечно, часть её коптили, солили, вялили и сушили. Но на торгу большим спросом пользовалась свежая. Потому рыбу слегка присаливали и перекладывали лопухами — так она дольше хранилась. А дальше всё решала скорость доставки — ведь всё время приходилось идти против течения.