Хвала и слава. Книга третья - Ярослав Ивашкевич

На всех лицах в час этого вечернего затишья появилась печать удивления. Был ею отмечен и огромный, белотелый, совершенно нагой бегун Наум Фриде из «красных спортсменов». Он застыл, как изваяние, в углу зала и глубоко дышал.

— Наум, что с тобой? — спросил кто-то из лежавших на полу.

— Ничего, сам себе не верю, — ответил Наум.

Броней подошел к окну.

Один из близнецов пошевелился.

— Броней, не приближайся к окну! — крикнул он. — Ты же знаешь — чем черт не шутит!

— Уже ушли, — сказал Наум.

— Чем черт не шутит! — повторил близнец сонным голосом.

Бронек отпрянул от окна, но затем все же выглянул на улицу. Было совсем безлюдно и тихо. В этой полнейшей мертвенности единственным проявлением жизни был теплый вечерний ветер, который дул откуда-то со стороны Вислы, подметая улицу легкими, неторопливыми порывами. В доме напротив, который был покинут жильцами или только казался опустевшим, из выбитых окон на четвертом этаже свешивались белые занавески. Они трепетали и словно выглядывали на улицу. Из этого дома несло паленым, хотя он не горел и не был сожжен. Может, гарью тянуло и из других домов, со всей улицы, но создавалось впечатление, что запах идет именно из этих мертвых окон. Они казались Бронеку огромными черными глазами, воззрившимися на него с тем же немым вопросом, с тем же удивлением, которые отражались в глазах белотелого Наума и сплетенных в объятиях близнецов. Он опустился на корточки у окна: здесь по крайней мере чувствовалось дыхание ветра, колыхавшего облака дыма и занавески, но еще сохранявшего частицу далекой речной свежести.

В зале стоял резкий запах от давно не мытых тел, пропотевших за несколько часов жаркого боя, полных страха и радости. Было очень душно, и даже Бронеку, уже привыкшему к зловонию, стало невмоготу.

— Ну что, не ожидал? — послышался рядом слабый голос.

Бронек обнаружил, что сидит возле того места, где расположился Зачек, невысокий, но крепкий парень, грузчик, когда-то ему позировавший. Единственная живая модель, которую он рисовал здесь, в гетто.

Бронек не ответил, только протянул руку и крепко стиснул плечо Зачека.

— Убил хоть одного немца? — спросил Зачек.

— Не знаю, — ответил Бронек. — Я стрелял вслепую. Еще не привык.

Зачек вздохнул.

— Человек не может привыкнуть к таким вещам, — сказал он полушепотом, но убежденно.

— Вот видишь, — сказал Бронек. — А немцы? Они убивают автоматически, словно машина.

Зачек пошевелился и тихо застонал.

— У немца другая натура, — сказал он. — Они такими уж родятся. Пропади они пропадом.

— Точно, — сказал Бронек. — Ты чего стонешь?

— Больно. Я ранен.

— А говорил — нет раненых.

— Чего ради стал бы я хвастать? — проговорил Зачек. — Попало в ступню. Видимо, рикошетом.

— Сильно болит?

— Нет, самую малость.

В эту минуту снаружи, со стороны лестницы, в зал вошел их командир Нухим. Он был высок, строен, а со вчерашнего дня сделался еще стройнее: на ногах его красовались немецкие сапоги. Нухим крикнул с порога:

— Бронек!

Бронек неохотно поднялся, совсем не по-военному, и подошел к нему. Нухим взял его за руку.

— Идем, — сказал он, вытащил Бронека на лестничную клетку и спросил:

— Ты знаешь, где этот дом?

— Какой дом? — у Бронека не было сил даже на то, чтобы удивиться.

— Тот, из которого проход ведет в город.

— Значит, есть такой дом?

— Есть.

— Ну так что? Я-то его не знаю.

— Ты должен туда пойти.

— А это далеко?

— В нескольких шагах. Проберешься вдоль стен. Впрочем, немцев уже нет, еврейская полиция попряталась, никто тебя не задержит.

— А если задержат?

— Ох! — досадливо поморщился Нухим. Бронек внимательно смотрел на его широкое белое лицо, которое светилось в тени, точно фосфоресцировало. — Ну, тогда скажешь пропуск. Знаешь пропуск?

— Ты хочешь, чтобы я все знал?

— Но ведь тебя вызывают!

— Вызывают? Меня?

— Так мне сказали. Ты должен пойти в этот дом — Мурановская, шесть. Тебя вызывают. Тебе привезли оружие.

— Оружие?

— Для тебя и для твоих товарищей.

— Невероятно! — Бронек пожал плечами.

— Ступай, — сказал Нухим и слегка подтолкнул его. — Это в нескольких шагах отсюда. Мурановская, шесть, возле самой стены. Только никого не бери с собой.

— А может, взять?

— И никому не говори, понял? Это военная тайна.

— Ну и дела! — вздохнул Бронек.

— И поосторожнее у главного штаба. Это дом под знаменем.

— А почему оно красное? — осведомился Бронек.

— Иди, буржуй.

На улице воздух был еще более упоительным. Бронек шагал очень медленно у самых стен домов, точно прогуливался. С кем? Прогуливался…

От Милой до Мурановской — рукой подать. Бронек шел вразвалку, словно моряк, спустившийся с корабля на берег. Повторял про себя пропуск «Ян — Варшава». «Ян — Варшава», совсем как в детской книжке. Кто бы мог подумать, что подобные вещи бывают на самом деле!

Бронек вспомнил повесть Пшиборовского «Битва под Ратином», которую читала ему старуха кухарка, когда он был совсем маленьким. Мадам Злотая ворчала на нее:

— Зачем вы морочите голову малышу?

— Это очень хорошая книжка, — говорила кухарка и добавляла многозначительно: — И такая польская.

И вот теперь на улице Милой, у лаза, ведущего на Мурановскую, Бронек подумал:

«Кто знает, уж не влияние ли это польской литературы? Восстание, смерть… Ведь только в польских книгах можно вычитать такое».

И улыбнулся своим мыслям.

«В «Битве под Рашином» тоже был такой подземный ход».

На Мурановской Бронека ждал высокий еврей-повстанец. Он провел его в погреб. Потом узким проходом, через который едва можно было протиснуться, они прошли в просторный подвал с земляным полом. Здесь горело электричество. На двух мешках с картошкой, доставленных сюда, очевидно, тоже каким-нибудь необыкновенным способом (ведь этот «вольный» дом стоял у самой стены гетто, к которой невозможно было приблизиться), сидели два человека. Когда Бронек вошел, один из них встал и подал ему руку.

— Это я, — сказал Анджей.

Второй тут же куда-то удалился. Повстанец, сопровождавший Бронека, тоже исчез. Они остались вдвоем.

Бронек, не произнося ни слова, смотрел на Анджея. Он не знал, что сказать. Не мог собраться с мыслями и поэтому молчал.

— Это я, — повторил Анджей. — Я принес оружие для твоих товарищей.

Он показал на маленький сундучок, стоявший возле мешков.

— Этого мало, — с трудом выдавил Бронек.

— Это наше личное оружие, — сказал Анджей. — Мое и Губерта. Мы берегли его для себя.

— Получите другое.

— Возможно, — сказал Анджей. — Но это оружие Губерта. Еще с «Капсюля». Бронек усмехнулся:

— Вот бы мой отец позабавился!

— Да, — Анджей почему-то смутился, — так уж получилось.

— Ну ладно, — сказал Бронек, — а как ты сюда попал?

— Это длинная история. Я расскажу ее тебе там, «на воле».

— Хороша воля, — Бронек не вникал в смысл слов Анджея, — ничего себе воля!

— Не философствуй, — вдруг встрепенулся Анджей. — Отнеси оружие своим и возвращайся. Я подожду.

Бронек пожал плечами.

— Подождешь? Чего подождешь? Пока мы не начнем стрелять? Слишком торопишься.

Анджей приблизился к Бронеку. Его слова прозвучали как признание:

— Геленка прислала меня за тобой. Я обещал привести тебя.

Бронек отступил на шаг и с минуту смотрел Анджею в глаза.

— Геленка? Кто это такая? — спросил он.

Анджею стало не по себе.

— Не паясничай. Сейчас не время, — вспыхнул он и попытался взять Бронека за руку.

— Не прикасайся ко мне, — сказал Бронек. — От меня воняет.

И в самом деле Анджей обратил внимание, что от Бронека несло потом и калом, застоявшейся сыростью и тем, что французы называют запахом бедняков. И сквозь все эти миазмы пробивался не сильный, но стойкий смрад тлена и гари.

— Дурак, — гневно проговорил Анджей, — мы все смердим в неволе. Ступай, отнеси оружие и возвращайся. Уже комендантский час. Мы проберемся на Брацкую. У меня есть ключ от ворот. В центре патрулей немного. А тут, может, проскочим. Я должен отвести тебя на Брацкую. Убежище тебе приготовлено где-то в Отвоцке. Губерт устроил. Ну, пошевеливайся.

Бронек вдруг опустился на мешок с картошкой.

— Я устал, — произнес он совсем просто. — Не привык, знаешь ли, стрелять: дьявольски болит рука и все плечо отбил. Боюсь, что стреляю в белый свет.

Анджей присел на другой мешок.

— Скажи, — обратился к нему Бронек, — что у вас слышно? Как мама, как Геленка?

— Представь себе, — Анджей и сам не заметил, как начал рассказывать, — я ничего не знал о восстании в гетто. Губерт пришел только во время концерта, вечером… А я с утра был на военных занятиях.