Бегущая в зеркалах - Л. Бояджиева

Мысль о том, что Родина жила и воевала не совсем так, как представлялось ему, впервые пришла Остапу только в конце войны. Свою жизнь он не берег, рвался в самые опасные передряги. Сберегла его судьба. С точки зрения строевого армейского офицера, лейтенанту Гульбе, попавшему в командирские «холуи», сильно повезло. Сам же комдив, заполучивший в шоферы преданного, храброго, башковитого парнишку не раз благодарил случай в лице помощника начальника штаба дивизии по кадрам за полученный подарок.

Имея отличный послужной список и завидную боевую репутацию, лейтенант моторизованной части сухопутных войск О. Гульба поступил в распоряжение командира артиллерийского дивизиона Сергачева В. С. в начале 1944-го. Предшественник Остапа подорвался на мине вместе со своей верной старушкой полуторкой. Теперь же нового «возилу» ждал пахнущий краской «виллис», прибывший на фронт от американских союзников.

Сергачев В. С., жилистый, поджарый, с худым лошадиным лицом, туго обтянутым обветренной землистого цвета кожей, был немногословен, неулыбчив, скуп на похвалу. Доцент-математик, попавший на фронт прямо из стен Ленинградского университета, во главу своей командирской миссии поставил жесткий профессиональный и нравственный принцип: неоправданные человеческие потери приравнивать к преступлению. Выдержать этот не очень популярный в командных верхах принцип было ой как нелегко, и Остап подставил командиру свое крепкое молодое плечо, помогал, чем мог: смекалкой, расторопностью, инициативой, «прикрывал» Сергачева перед полковым начальством, «выбивал» запасные детали и бензин в хозяйственной части, выискивал хитрые пути-дорожки, объезды и прикрытия и не унывал, когда надеяться было не на что.

Комдиву не стукнуло и сорока, но чувствовалось, что берет он уже не силами и энтузиазмом, а жилами и совестью. Шло наступление по всему фронту, и артиллерия, этот «бог войны», по крылатому определению тов. Сталина, действуя в связке с пехотным батальоном, подготавливала боевые позиции, прикрывала наступление, обрушивая удары на яростно сопротивляющегося противника.

Сергачев почти не спал, отключаясь на несколько минут в блиндаже или на ходу в машине, и Остап, его фронтовой брат и нянька, увидев откинувшуюся голову сраженного сном комдива, заруливал в лесок – переждать пяток-другой минут. Глубоко запавшие, потемневшие глазницы, торчащий острый кадык, тяжелое дыхание – это измученное, на исходе сил тело, тянуло изо дня в день тяжелый воз ответственности за три артиллерийские батареи с орудийными расчетами, известными ему поименно, – за всех вместе и за каждого в отдельности. За деревушку, попадавшую в зону обстрела, и за тех, кто в тылу, под защитным прикрытием фронта, за своих – жену и двух дочек, пропавших в блокадном Ленинграде, и за Родину-мать, и лично – за товарища Сталина.

Вот только с последним у Сергачева не ладилось. Не раз и не два возникала эта тема в тех разговорах, что сами собой на пределе откровения вспыхивают между мужчинами в сполохах артиллерийского огня, с горечью пороха и крови на губах, когда выжить совсем не просто, а «до смерти четыре шага». Когда солгать невозможно, но мучительно важно оставить после себя то, что дороже жизни – выстраданное умом и совестью понимание. Здесь, в ознобе дождливых осенних ночей, у последней решающей черты, начал осваивать лейтенант Гульба школу инакомыслия – ее теорию, совместить которую с личным жизненным опытом пока никак не удавалось. А вскоре началась суровая практика.

Майор Сергачев, отказавшийся выполнить приказ уничтожить части противника вместе со своим пехотным батальоном, попавшим в окружение, уже на исходе 1944 года был отдан под трибунал.

Вскоре после этого Остап, отлежавшись после ранения и контузии в госпитале, приехал на неделю в свой разгромленный город, над героическими страшными развалинами которого рука об руку витали Победа и Смерть. Тех, кто жил теперь в землянках, напоминавших своими серыми холмиками восточное кладбище, напугать и опечалить уже было трудно. Исхудавший Остап с багровым сморщенным шрамом на выбритом и уже зарастающем черной щетиной затылке узнал, что пятидесятипятилетний отец, вставший в рядах ополченцев на защиту Сталинграда, пал смертью храбрых, непутевый брат Андрий, еще до войны лишившийся на заводе по пьянке трех пальцев и оставшийся в тылу, отдал свою жизнь не задумываясь, подтаскивая под огнем патроны защитникам ставшего позже легендарным дома Павлова. Эвакуации не было – население города предпочло смерть бегству – только так мог быть сформулирован смысл этой бойни для города имени Вождя. Постаревшая, совсем маленькая и старая мать, перейдя на шепот, сообщила сыну и еще одну, окончательно подкосившую его новость: еще до осады семья Виктории была арестована. Ее родители-инженеры оказались врагами, передававшими немецким шпионам чертежи секретного оружия, к чему, конечно, была причастна и их взрослая дочь.

Остап выбился из сил, отыскивая концы этой истории, но не добился ничего, кроме коротенькой справки: «осуждены на десять лет без права переписки». Те, кто давно толкался в инстанциях и разбирался в подтексте судебных формулировок, объяснили: искать бесполезно, просто уже некого.

Точка. Прихватив флягу с трофейным спиртом, Остап ушел к Волге. В эту ночь тяжелого прозрения, в котором было больше ожесточенности, чем понимания, сгинул «гарний хлопчик» Остап, со всеми своими дипломами и грамотами, со всем своим, под пулями пронесенным, прекраснодушием, улетев в черное звездное небо. Храпящее водочным перегаром, исхудавшее тело лейтенанта, уронившего пьяную голову на холодную, вычерненную мазутом гальку, принадлежало тому, кто должен был научиться жить заново, с закрытыми глазами, со связанными руками, с ампутированной горем душой.

6

Но полного перерождения не получилось. Боль спряталась, ушла в подполье, оставив памятную отметину – седую прядь у левого виска. Восставший было разум, остепенился, найдя спасительную опору: ответ за позор и беды его народа должен понести и тот, кто бандитским нахрапом зажал в тиски предательства мудрого, но доверчивого Вождя. Предстоит восстановить справедливость, но прежде всего – дожать до конца проклятую фашистскую гидру.

Остап вернулся на Первый Белорусский фронт, попав по разнарядке военкомата в части НКВД, ведущие спецработу на отвоеванных Красной армией территориях. Уже были освобождены от фашистов многие районы Литвы и Латвии, советские войска теснили захватчиков к Белоруссии, подступаясь к границам Польши и Австрии. Работа предстояла большая – вернуть стране награбленные и брошенные немцами материальные ценности, восстановить социальную справедливость в тех местах, где до сего момента ни социальной справедливости, ни имущественного равенства не было. В общих чертах «особая деятельность» выглядела так: части НКВД, двигающиеся за линией фронта, прочесывали занятую территорию, изымая бесхозное имущество из разгромленных или брошенных усадеб, богатых домов, музеев и по железной дороге отправляли в тыл. Попадались и особо важные объекты культурной или исторической ценности, чью судьбу определяла специальная комиссия экспертов, состоящая из штабного начальства, представителей местной власти очищенной территории и консультанта – капитана, работавшего до войны в Третьяковке.