Бегущая в зеркалах - Л. Бояджиева

Остап приметил дверь, ведущую внутрь дома, с покрытым жестяными листами пандусом – наверное, через нее затаскивали ящики, вкатывали бочки, похоже, прямо на кухню. Дверь, к удивлению Остапа, оказалась не заперта, и он с величайшими предосторожностями проник в дом. Коридор, кухня, вымощенная кафелем, с огромными металлическими чанами и медной утварью, развешанной на стенах, с двумя гигантскими плитами и стопками дров у чугунных дверец, темные переходы и анфилады комнат были настоящим сказочным королевством. Вспомнилась детская книжка «Три толстяка» с ее забавными кухонно-поварскими сценками и, конечно же, «Спящая красавица», где целое царство замерло в заколдованном сне. В сумрачных покоях этого великолепного дома, с их штофно-гобеленово-муаровым царственным уютом, с их тусклой позолотой, обрамлявшей слегка затуманенные пылью зеркала, с мебелью и отделкой из мореного дуба, с мрамором, бронзой и хрусталем, с огромными темными картинами и выцветшими старыми шпалерами, витало сонное спокойствие, отдающее тленом.

Собственно, мысль о присутствии смерти была навеяна Остапу отнюдь не романтическими ассоциациями, а весьма здравыми соображениями: дом не разграблен, его не бросали в спешке хозяева и не ликвидировала какая-либо из вражеских сторон. При легко открываемых воротах и незапертых дверях, с учетом прохождения военных частей, все это чудом уцелевшее богатство казалось действительно заколдованным. Или же – хорошо охраняемым. Остап был готов ко всему – к свисту пули, к рявкающему «Hende hoh», сметающему стены взрыву. Беспрепятственно попав в просторную залу, из которой поднималась лестница на третий этаж, Остап прижался за каким-то, сплошь покрытым резьбой, монументальным шкафом, и прокричал, что есть мочи: «Кто здесь? Ответьте!» – по-русски и по-немецки. Ответа не последовало. Осторожно, как канатоходец, выполняющий свой коронный трюк, поднялся на третий этаж и стал толкать идущие вдоль балюстрады двери. Двери не открывались. Вдруг одна из них отворилась, и Остап попал в просторную, сумрачную комнату.

Судя по массивному письменному столу с бронзовой лампой в виде лошади, это был кабинет. Стены до потолка покрывали стеллажи с рядами потемневших книг, у потухшего камина лежало несколько поленьев, а большой диван у окна был превращен в кровать. Смятые одеяла прикрывали неподвижную фигуру. Уже издали Остап понял, что человек обессилен и тяжело болен.

Старик, полулежащий на высоких подушках, захлебывался прерывистыми свистящими звуками, вырывающимися из посиневших запекшихся губ. Голова с крупным, почти лысым черепом запрокинулась, худые длинные пальцы судорожно вцепились в край клетчатого пледа, сжимая его у хрипящего горла так, что сквозь восковую кожу белели суставы.

Остап рухнул в придвинутое к дивану кресло, с облегчением переводя дух. Только теперь он заметил, что все еще сжимает рукоятку ТТ, и спрятал пистолет в кобуру. На столике у изголовья больного лежал опрокинутый стеклянный стакан, конвертики с какими-то порошками, таблетки, на ковре валялся скомканный платок с запекшимися бурыми пятнами. В разбитое окно заметал снежок. По мраморному подоконнику растекалась большая лужа. Было ясно – старик безопасен и, главное, он в доме один: никто не подходил сюда, чтобы поднести воду к его пересохшим губам. Приложив ладонь ко лбу старика, Остап почувствовал жар. Веки больного дрогнули, открылись, но в мутном взгляде не было ничего, кроме страдания. «Вассер…» – прошептали иссохшие губы. Остап спустился на кухню и принес целое ведро воды.

10

Следующие два дня прошли для него как во сне. Ирреальность происходящего, усталость и какое-то странное оцепенение, охватившее Остапа в этом тихом доме, действовали как снотворное. Армейский долг Остапа остался не выполненным – телефонная связь оборвалась, поиски запасов бензина во всех хозяйственных помещениях не увенчались успехом, приходилось лишь дожидаться, когда к имению наконец подойдет его часть. И естественно, погрузиться в простые житейские заботы, которых требует присутствие тяжелобольного. Остап сбегал к машине за НЗ и инструментом. Он поил старика горячей водой со спиртом, скипятив на кухне большой алюминиевый чайник, растопил камин и занялся разбитым окном. В поисках подходящего материала гость вытащил с нижней полки стеллажа один из огромных фолиантов, оказавшийся альбомом с марками, и с сожалением пробежал глазами плотные серые листы, усеянные крошечными разноцветными прямоугольниками. «Вот бы Марика сюда», – подумал Остап, решительно рванув твердый картон. Марик – очкарик, школьный фанатик-филателист всегда носился с альбомами, что-то выменивал, выкупал, за чем-то охотился, введя в мальчишечий лексикон новые завораживающие слова «голубая Гвинея», «двойной Маврикий», «слепой Дублон».

Теперь усилиями Остапа из окна Клеедорфа в сырую мартовскую ночь смотрела драгоценная мечта Марика, защищая от сквозняка немощное тело неизвестного старика. Возвращаясь в комнату или вынырнув из странной клейкой дремы, Остап сразу смотрел на диван, опасаясь, что увидит бездыханное тело. Но утром второго дня старик пришел в себя, открыл глаза и еле слышно прошептал:

– Пожалуйста, мои лекарства.

Остап понял, вложив в протянутую ладонь больного пробирку с таблетками.

– Нет, другое, в бумаге.

Остап развернул порошок и, всыпав в рот старика, протянул ему стакан с водой. Тот проглотил и поблагодарил взглядом. А затем Остап приступил к курсу лечения, разработанному фронтовым опытом. Старику удалось проглотить сто граммов спирта, запивая его горячим супом из армейской тушенки. После чего больной проспал несколько часов и, проснувшись, попросился в клозет. Ему стало лучше, он даже пытался встать, но тут же повис на руках подоспевшего Остапа, оказавшись высоким и легким. Под толстым, узорчато вязанным из деревенской шерсти свитером хрипло дышала костлявая грудь, на худых бедрах еле держались помятые брюки из коричневого ворсистого сукна. Старик перевел дыхание и, скрипнув зубами, встал, опираясь на руку своего спасителя. Часть панели в углу комнаты оказалась дверцей, а за ней – вполне комфортабельный туалет с кружевными занавесками на узком окне, салфетками, плетеным коробом, полным журналов, и умывальник с овальным зеркалом. «А я-то на двор бегаю, деревня, – упрекнул себя Остап, закрывая за стариком дверь. – Гордый, фриц чертов. Лучше умереть, чем в штаны напустить», – думал он, слыша, как спускается за дверью вода и урчит водопровод. Старик вышел, придерживаясь за книжные полки, доковылял до кресла у камина и сел, с трудом переводя дыхание. Остап заметил, что он побрился, отчего стали заметней размашистые усы, и зачесал назад редкие седые пряди. По комнате разнесся легкий запах одеколона. «Такой ли уж он старик?» – засомневался Остап, которому теперь казалось, что незнакомец не старше его отца. А тот, справившись с одышкой, посмотрел на гостя глубоко запавшими светлыми глазами, в которых притаился смех.