Самый кайф (сборник) - Владимир Рекшан

– Хорошо вам во Франции. Французы не такие трудоголики!

– Да, говорят, что американцы и во время отпуска думают о работе, а французы – наоборот – целый год ждут отпуска и все время обсуждают, как проведут его.

– В Нью-Йорке я работаю с шести утра до десяти вечера. А что делать?

То, что русские говорят, мне не интересно. Иммигранты говорят только о работе, только о том, где живут и сколько платят за жилье… Стараюсь думать о Париже и Хемингуэе. В Париж стоит приезжать талантливым, молодым и бедным. Я же не молодой и не старый, не бедный и не богатый. Если и талантливый, то уже успел надоесть себе своими талантами. Я стал каким-то пейдж-мейкером. Пишу страницу за страницей – и все.

Иду все дальше и дальше на юг. Миную какие-то скучные улицы и упираюсь в парк Монсо. Где-то поблизости улица моей юности. Почувствовав, что могу заблудиться, подхожу к женщине в синем пальто и синей же шапочке с красной окантовкой. Такие женщины выслеживают неправильно припарковавшиеся тачки и выписывают штраф.

– Рю-дё-Кобани, – говорю. – Экскьюз муа. Же не парле па франсе.

– Кобанис! – поправляет меня штрафовальщица и долго объясняет.

Я не понял ее слов, но уяснил, в каком направлении идти. Дождь перестал, и звонкий глаз солнца выглянул из-под неба. Стало веселее на сердце, но все равно не так весело, как это было в восемнадцать лет.

Но я нашел эту улицу! Сумасшедший дом для женщин работал, как и при Анне Австрийской. Как ни старалось человечество, а женщины продолжали сходить с ума.

Какой-то полицейский участок за домом. В шестьдесят восьмом году сборная Советского Союза, в которую я входил, жила тут в гостинице, как-то связанной с молодежным туризмом.

И гостиница оказалась на месте. Международная молодежь выходила из нее. Какие-то картины зашевелились в памяти, и я вспомнил фасад дома, вспомнил балкон, на который выходил загорать…

Толкнул стеклянную дверь и вошел внутрь. Такой же холл, такого же цвета стены. Неужели я был тут аж тридцать лет назад?!.

Пописать в Париже стоит два франка. Я зашел в туалет и сэкономил деньги. Оттуда направился в стеклянный бар, выходящий окнами во двор. И двор все такой же. Кажется, мы тогда пытались играть в футбол. Бара не было и этих стекол…

Сел за стойку и попросил кофе. Что-то другое надо начинать пить. Пятьдесят пять чашек кофе в день – это много. Разные люди подходят и отходят. Им нет дела до меня, до того, что я пытаюсь что-то уловить в этом пространстве. Уловить себя из давно-давно-давно-давно минувшей жизни. Каждая клеточка моя трепещет и ждет. Но не получается. Ни слезы´, ни улыбки, простая констатация факта. Но мозг и тело еще на что-то надеются.

Пусто внутри.

Я кладу на стойку пять франков, но не ухожу. Все-таки хочется сидеть здесь вечно, предаваясь необязательным рассуждениям.

Я допиваю быстрым глотком остывший кофе и закашливаюсь до слез.

Мне сорок семь лет, и у меня насморк…

Когда я работал над повестью «Кайф», мне приходилось снимать однокомнатную квартиру с печкой в Ораниенбауме. Сутки через трое я топил углем военно-морской барак, а остальное время топил дровами квартиру. Жена была беременна, и жить в комнате коммунальной квартиры возле Сенной площади не представлялось возможным – тетки-соседки травили нас за явную склонность к размножению.

Теперь те же обстоятельства вынудили снять квартиру в ста метрах от Нотр-Дам. Есть квартира и на Московском проспекте города Санкт-Петербург. Жена успешно разрешилась от бремени, и теперь сыну десять лет, катается он на роликовых коньках по улице Сен-Луи. Некоторые изменения в жизни произошли, и хочется верить – изменения эти в лучшую сторону.

Жизнь, конечно, меняется, но кайф остается все тем же!

Когда приехали американские кузены, мне отчасти удалось очистить квартиру на Московском от пачек с книгой «Кайф полный». Значительная их часть ушла на строительство брачного ложа. История этих пачек поучительна и полностью соответствует тексту монографии Владимира Ульянова-Ленина «Развитие капитализма в России». Самое веселое в моем нынешнем положении – это тот факт, что никто не сможет помешать мне рассказать эту историю.

Однажды утром он проснулся знаменитым…

Три раза я так просыпался. Первый раз, когда в шестнадцать лет стал мастером спорта по прыжкам в высоту и чемпионом страны среди сверстников. Второй раз – после первого выступления «Санкт-Петербурга» в Академии художеств. Тогда мне было двадцать. Третьего раза пришлось ждать долго. После выхода «Кайфа» в журнале «Нева» пошли потоком письма, десятки откликов были в прессе…

Это я не славой своей хвастаюсь, а объясняю фон, на фоне которого (пардон за тавтологию!) ринулся в разрешенное предпринимательство.

Знакомлюсь с крупным розовощеким мужчиной из издательства «Художественная литература»; зовут его Валера Лемесов.

– Я, – говорит, – рок-фан, битломан, коллекционер. У меня есть пластинка группы «Ганн», которой ни у кого нет.

– И я, – отвечаю, – фан и битломан. А нельзя ли у вас в издательстве книжку выпустить? Книжка называется «Кайф». Она в журнале «Нева» печаталась.

– Можно, – отвечает Валера, – но за свой счет.

– Не понял, – переспрашиваю. – За мой или заваш?

– За твой.

– Интересно.

– Ничего интересного. Толстого и Чехова мы выпускаем за наш счет, а таких, как ты, – за их счет.

– То есть за мой?

– За твой.

– Но таких, как я, больше нет.

– Есть, есть! – смеется Валера. – В Греции все есть. А повесть твою я читал. Хорошая вещь. Утверждаю как битломан…

Не знаю – кто я? Или такой тупой, или такой упорный? Как тупой и упорный я решил найти деньги и выпустить повесть в виде книги. Для начала стал занимать у знакомых. Знакомые не дали. Всего следовало найти около четырех тысяч. Довольно большие по тем временам деньги. Стала спрашивать жена у своих подружек. У тех, которые за богатыми мужьями. Мужья не дали подружкам, подружки не дали мне.

А деньги появились все равно – сами по себе.

Один новообразовавшийся театр получил от государства приличную сумму и решил заняться меценатством. Из театра позвонили и предложили денег. Сумму предполагалось вернуть в виде книжек. Потом театр поставил лишь один музыкальный спектакль и разорился. Юридического лица не стало, а физическим я подарил по книжке. Но до разорения еще было далеко. Как и до книжки. Появились деньги, но не было бумаги. Бумага тогда стоила дешево, только достать ее можно было… Нет, достать бумагу было нельзя, потому что… Проблема дефицита, партийной и антипартийной прессы. Перестройка уже захлебывалась, но еще не нахлебалась.

Появился здоровяк с благородной бородкой, Боря Самыгин. Когда-то он играл в «Добрых молодцах» вместе с Севой Новгородцевым. Мы иногда вместе пьянствовали в баре Союза театральных деятелей, и он обещал достать бумагу.